Август, 1956 год. Кризис в Северной Корее

В Южной Корее с конца 1990-х гг. наблюдается некоторое увеличение интереса к истории Северной Кореи. Особая роль в этом принадлежит Институту Дальнего Востока при Университете пров. Южная Кённам, который стал сейчас ведущим центром таких исследований. В частности, Институт Дальнего Востока выпускает интересный журнал «Проблемы современной Северной Кореи» («Хёндэ Пукхан ёнгу»). Несмотря на название журнала, большинство публикуемых в нем статей посвящено не современной политике и экономике, а истории Северной Кореи.

Среди публикаций, касающихся кампании против советских корейцев 1955 г. необходимо отметить сответствующую главу монографии Брайана Майерса «Хан Солья и северокорейская литература», а также пространную статью Macao Оконоги «Северокорейский коммунизм: в поисках его прототипов»[3]. В этих работах используется интересный материал и исследуются разные аспекты вопроса: книга Майерса посвящена главным образом политике в области литературы, тогда как Macao Оконоги сосредоточивается на рассмотрении промышленной политики КНДР в период после Корейской войны.

Я хочу выразить благодарность людям, без поддержки и содействия которых эта книга никогда не была бы написана. Это — мои корейские коллеги проф. Ю Киль-чжэ, проф. Ким Сок-хян, проф. Со Тон-ман, чьи советы и помощь были мне крайне необходимы. Также я очень признателен замечательным людям, с которыми я работал в Австралийском национальном университете, и в особенности профессору Вильяму Дженнеру (William Jenner), д-ру Кену Велсу (Dr. Kenneth Wells) и д-ру Син Ки-хёну (Shin Gi-hyun). Я глубоко благодарен моим российским друзьям и коллегам В. Я. Найшулю, О. В. Плаксину, А. Соловьёву, А. Н. Илларионову, М. М. Кисилёву, Б. М. Львину, Н. А. Добронравину, помогавшим получить доступ к необходимым материалам, дававшим ценные советы и оказавшим разнообразную моральную и интеллектуальную поддержку.

Я хочу выразить признательность свидетелям и участникам событий в Северной Корее в 1950-х гг. и их семьям. В работе использованы материалы не всех моих бесед с этими людьми, но эти разговоры позволили мне лучше почувствовать и понять атмосферу Пхеньяна 1950-х гг., а также мировоззрение людей, чья деятельность рассматривается в этой книге. Я выражаю свою особую признательность Кан Сан-хо, В. П. Ткаченко, Лире и Майе Хегай, В. В. Ковыженко, Г. К. Плотникову, Ким Чхану, Сим Су-чхолю и многим другим.

Огромную помощь мне оказал Балош Шалонтай, венгерский исследователь, изучающий историю социалистического лагеря в 1950-х гг., который не только предоставил ценную информацию о своих последних находках в восточноевропейских архивах, но и нашел время для того, чтобы внимательно прочитать рукопись книги и дать глубокие и чрезвычайно полезные комментарии.

Наконец, свою особую благодарность я выражаю А. А. Зобниной, которая потратила немало времени и сил на черновой перевод данной рукописи на русский язык.

О ТРАНСКРИПЦИИ

Проблема транскрипции корейских имен — одна из самых неоднозначных в российской корееведческой традиции. В отличие от стран Запада, где до недавнего времени в научных публикациях (да, в общем, и во всей серьезной прессе) безраздельно господствовала «система МакКьюна-Рейшауэра» («McCune Reichauer system»), мало кто в СССР в описываемый нами период пользовался транскрипционной системой А. А. Холодовича, хотя эта система уже существовала. На практике имена корейцев записывались так, как они слышались советским дипломатам. Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что в большинстве случаев дипломаты и журналисты ориентировались на произношение советских переводчиков, которые происходили из числа советских корейцев и являлись носителями достаточно своеобразного северо-восточного диалекта. Вдобавок корейские имена записывались в три слога. Ситуацию осложняли и весьма серьезные различия между фонетическими системами русского и корейского языка. Русская транскрипция, в частности, не отражала принципиальных для корейца различий между переднеязычным и заднеязычным «н», а также огубленным и неогубленным «о».

В результате многие корейские имена появлялись в документах в трудноузнаваемом виде — например, известная политическая деятельница этой эпохи Пак Чжон-э была известна в русской прессе как «Пак Ден Ай». Восстановление оригинального корейского написания имени на основании одной только той транскрипции, которая встречается в документах 1950-х гг., обычно невозможно. Вдобавок нередкими были и ситуации, когда имя одного и того же человека появлялось в советских документах в разных написаниях. Например, известный государственный деятель середины 1950-х гг., имя которого в транскрипции А. А. Холодовича записывается, как «Пак Ый-ван», фигурирует в документах то как «Пак Ы Ван», то как «Пак И Ван».