Выходят они из дома через пару часов, гулять собираются дальше по Питеру, и тут звонок на мобильный от Кати:
— Кот! Я, кажется, нашла то, что нам нужно!
— Где, милая? В Сиверском или Сусанино? Или сразу в Рождествено забралась?
— Нет, есть такой поселок в Гатчинском районе — Вырица называется. Там и дорога железная — как раз в нашем направлении. И дом просто чудесный — большой, на вырост. Участок 17 соток, кругом лес, хотя это и посередине поселка почти.
Ну, мне очень нравится и недорого, главное. За тобой последнее слово — поедешь смотреть завтра?
— Еще раз название повтори. Вырица?!
— Да, тут еще святой, говорят, есть свой, очень в России почитаемый, Серафим Вырицкий!
— Я уже знаю, Катюша.
— Положим, восемь голодных псов — это уже перебор, — неспешно раздумывал Иванов, покачиваясь в такт песне, все еще звучащей в наушниках. Свежий порыв ветра сорвал с тополя очередной пушистый рой летнего снега, понес над синими колокольчиками, над огромными бутонами белых — сами как комья снега, пионов, нежно опустил пух на траву. Лежащая рядом с качалкой в россыпи маргариток овчарка фыркнула, чихнула, перевернулась на спину, задрыгала в воздухе всеми четырьмя мощными лапами, заелозила по траве могучей, мускулистой спиной, не изображая, принимая
Иванов нагнулся, с удовольствием почесал Марте брюхо, волкодавица ощерила улыбкой белоснежных клыков черную пасть.
— Да, восемь псов — это перебор. А вот Марта нам очень кстати, — додумал он мысль и снова вслушался в давно знакомую наизусть песню.
— А вот это Макаревич очень верно подметил: «смог бы подумать каждый, нужен ли он кому-то тут»?
«Гости съезжались на дачу». А хочу ли я этих гостей? Катя и рада, и не рада. Рада за меня, за старых друзей, которых я увижу. За то, что кончилось наше невольное затворничество. И не рада — боится, что слишком много будет хлопот — столько гостей, всех накормить, убрать, обслужить — хватит ли сил? Со мной-то устала за последний год, намаялась. А тут еще столько! Да с детьми! А женщины все незнакомые, молодые, сядут на диван и будут курить сигареты в ожидании кофе. А Рыбка мечись — подавай. И ведь неясно даже —
Марта встрепенулась и перевернулась, одним рывком встав на лапы, завиляла туго скрученным в пушистое кольцо упругим хвостом. Зашлепали по брусчатке дорожки родные шаги. В халатике еще, с чашкой кофе в руках и дымящейся сигаретой, от дома шла им навстречу Катерина. Марта побежала встречать, путаться под ногами, прижиматься лоснящимся крепким боком, сопроводила к стоящей рядом с качалкой скамейке, усадила «маму», чуть не разлив хвостом кофе и плюхнулась тут же пушистой попой прямо Кате на ногу. Катерина ногу высвобождать не стала из-под теплой шерсти, почесала пальцем любимое место «бабаки» на переносице, отпила кофе, затянулась крепко, с прищуром глянула карими блестящими глазами на ушедшего в музыку Иванова.
Валерий Алексеевич дослушал песню, вздохнул с некоторым сожалением и снял наушники.
— Катюша, все будет хорошо, ты же знаешь, все теперь и всегда будет хорошо. Ты переживай, маленький, но в меру, ладно? Ну, нельзя же все время одним сидеть, скоро мхом покроемся!
— Это ты говоришь? — засмеялась Катерина, откинувшись на спинку скамейки, подставляя раскрасневшееся лицо ветру, не глядя на Иванова, а глядя в облака, бегущие по небу. — Это я тебе эти слова твержу уже неделю!
— В самом деле? — Иванов сделал вид, что смутился. — Все готово, куплено, прибрано, скошено, напарено, нажарено, замариновано, что еще надо? И, заметь, в первый раз никто еще не пожаловал раньше назначенного срока!
— Да уж, это точно, чудо из чудес! Мы уже готовы, а никого еще нет, — Катя улыбалась, и, против обыкновения, совсем, казалось, не была обеспокоена предстоящим нашествием. — Слушай, Валерий Алексеевич, а как ты думаешь, они знают или, хотя бы, чувствуют?