Август и великая империя

Ко всем причинам падения нравов прибавилось для государства новое несчастье, физическое и личное: Август старел. Ему было, правда, только шестьдесят два года, поэтому нельзя было говорить, что он был очень дряхл; но, рано начав жить, он сорок три года прожил посреди забот, усталости, грусти, беспокойства, политических разочарований, в наиболее беспокойное время во всей всемирной истории. Поэтому неудивительно, что Август был уже стар в те годы, когда многие люди еще сохраняют всю свою свежесть, и что в эту эпоху у него были уже все старческие недостатки: упрямство, недоверие, слабость, раздражительность. Впервые со времени гражданских войн этот столь рассудительный и благоразумный человек повиновался духу злобы и оскорбленного самолюбия. Бели нелогичная непопулярность Тиберия уже была для государства важным затруднением, то личная злоба Августа еще более осложняла положение. Пуританской партии, заставившей его доказать, что он не был таким снисходительным отцом, каким все его считали, он хотел показать, что умеет пользоваться своей дискреционной властью, которую предоставил ему сенат столько лет тому назад, с целью сделать более тяжелым наказание своей дочери, прощения которой, однако, просил народ. Он дошел до запрещения ей пить вино и принимать лиц, которым он не дал своего специального разрешения.[418] Но за страдания, причиняемые своей дочери, он мстил Тиберию, грубо закрывая перед ним ворота Рима; он показывал свою ненависть к нему при всяком удобном случае и одобрял таким образом ненависть тех, кто был опечален унижением Юлии.[419] Всю любовь, которую он некогда имел в Юлии, он перенес теперь на Гая и Луция; и после катастрофы с Юлией видел в этих двух юношах свое последнее утешение и надежду. На них сосредоточил с этих пор стареющий дед всю свою нежность, снисхождение и честолюбие; они были цезарской крови, тогда как Тиберий был гордый и несговорчивый Клавдий, для которого у Августа не было другого чувства, кроме гнева. Действительно, Август не только не отказался, как надеялись друзья Тиберия, от посылки Гая на Восток, но присоединил к нему в качестве советника одного из самых ожесточенных врагов Тиберия, Марка Лоллия,[420] и ускорил их отъезд, который произошел, по-видимому, в начале 1 г. до Р. X. Первое поколение слишком дурно отвечало его усилиям сделать из своей фамилии великую фамилию древнего образца, с которой могла бы брать пример вся знать: Друз умер тридцати лет в далекой Германии; Юлия была опозорена и в изгнании; Тиберий был непопулярен и, казалось, навсегда осужден жить вдали от Рима. Августу оставалось только возложить все свои надежды на второе поколение, горячо желая, чтобы оно было более благоразумно, более добродетельно, менее гордо и заносчиво, чем предшествующее поколение, имевшее такой трагический и жестокий конец. Это второе поколение было довольно многочисленно, ибо, если предшествующее поколение слишком легкомысленно относилось к закону de adulteriis, то все же оно повиновалось закону de maritandis ordinibus. Помимо старшего по возрасту Гая Август и Ливия имели восемь внуков. Из троих детей, оставленных Друзом и воспитанных Августом, старший, Германии, которому было одиннадцать лет, отличался красотой, здоровьем, умом, энергией и приятным характером. С большим рвением и пользой он изучал литературу, философию и красноречие, и любил физические упражнения.[421] Вторым ребенком была дочь, Ливилла, моложе брата одним или двумя годами; кажется, что в эту эпоху, в 1 г. до Р. X., она не давала повода думать, что наступит день, когда о ней можно будет сказать много хорошего или много дурного. Напротив, третий ребенок, Клавдий, родившийся в Лионе 1 августа 10 г. до Р. X., в самый день освящения алтаря Рима и Августа, был полуидиот. Он имел маленькую трясущуюся голову с огромным ртом, бормотал, путал слова и смеялся глупым смехом;[422] его тело было дурно сформировано, особенно были безобразны ноги;[423] его ум был столь недалек, что он не мог усвоить себе даже наиболее элементарных вещей;[424] в детстве он постоянно бывал болен.[425] Вероятно, менингит или эпилепсия исказили в этом отвратительном уроде мужественную красоту, ясный и здравый ум Клавдиев. Сама его мать, добрая Антония, называла его выкидышем.[426] После Гая и Луция Агриппа и Юлия имели двух дочерей, которые обе назывались Агриппинами и которым было тогда одной двенадцать, другой — пятнадцать лет, и сына, Агриппу Постума, которому было одиннадцать лет. До сих пор ничего нельзя было сказать относительно этих двух дочерей, но вторая должна была подавать своему деду большие надежды, так как он удочерил ее, стараясь, может быть, таким путем заполнить ту пустоту, которую Юлия оставила в его сердце.[427] У Постума, напротив, по странному атавизму посреди столь утонченной культуры, грубые животные чувства, по-видимому, господствовали в грубом духе и теле, жадных только до физических удовольствий и непокорных методическому воспитанию.[428] Наконец, Друз, сын Тиберия и Випсании, которого Тиберий оставил в Риме, был уже почти сверстником Германика и обещал сделаться серьезным молодым человеком. Но Август, может быть, вследствие своей злобы на Тиберия, по-видимому, не очень любил его. Напротив, он сильно любил Германика, новый отпрыск на старом древе Клавдиев, который всем казался предназначенным заменить ветвь, которую смерть обломила в Германии.