Август – июль

Она почти не помнила, как попрощалась с Витей, как дошла со своей большой сумкой до остановки, как ехала в автобусе до вокзала через весь город, как пересела в длинную электричку. В электричке она задремала, окончательно смешав равнодушное сознание с серой мутью вокруг. Во сне ей казалось, что вагон населен знакомыми лицами, как будто вся смена «Интеллект» ехала с ней в Исилькуль. Все вокруг, даже дети из Второго отряда, говорили на странном языке – матерном, но таком изысканном. Они вели умные разговоры и постоянно выпивали: не водку даже, а какие-то экзотические настойки. Юры среди них не было, поэтому Надя оставалась безучастной, ни с кем не говорила и ничего не пила. Внезапно раздался громкий сигнал, и стало понятно, что электричка не приедет в Исилькуль, а возвращается в Омск. Наде стало тревожно; она не могла понять, как электричка развернется, ведь для этого нужно большое кольцо из рельсов, а есть ли оно по пути? Сигнал раздался снова, и Надя проснулась. За окном разворачивались поля с пятнышками березок на заднем плане; в вагоне было почти пусто: несколько старушек, пара грустных работяг, компания гопников с «Балтикой». Пропищал телефон – это его было слышно во сне. На экране глупо светились три сообщения: «Надя ты самая красивая девушка, которую я встречал, не хочу тебя потерять» – «Давай как-нибудь встретимся когда вернешься в Омск» – «Если это тупое предложение, можеш не отвечать». Надя перечитала их несколько раз, с трудом вникая в смысл: все внимание утекало к пиксельному «можеш», как к выщерблинке на краске. Это были сообщения от Вити, и уровень сюра, который во сне казался вполне обыденным, сейчас начал непростительно зашкаливать. Надя убрала телефон в рюкзак и снова уснула.

Чувства вернулись уже дома, когда Надя лежала в горячей пенной ванне, отчаянно источавшей аромат персика. Она чувствовала, как тепло проникает под кожу, медленно проходит сквозь мышцы и нагревает кости. Физическое удовольствие, самое простое из доступных человеку, овладело Надей – ей было просто хорошо, без мыслей, без предположений, без единого «но»; пахучее тепло обнимало тело и не оставляло ни вопросов, ни ложных предположений. Тяжесть ее сумки с грязными шмотками, жесткость панцирной кровати в стылой вожатской, безжалостный мороз летнего душа – все растворялось в горячей пене. Быт вообще всегда забывается быстро, и в памяти остаются только чувства и запахи. Чувства, да. В просветлевшем сознании Нади их возникло два.

Сначала она ощутила, как в груди закручивается невидимая воронка – очень туго, до боли, но эта боль не была до конца мучительной, она отдавала неожиданным вкусом, сливочным и сладким. Было похоже на ирис «Кис-кис» – любимую конфету во всех новогодних подарках, которую в детстве они с Кристиной никак не могли поделить. Эту воронку крутил Юра, уменьшенный Юра, поселившийся в Надиной груди и не дававший о себе забыть. Потом она вспомнила сообщения, которые неожиданно прислал ей Витя, и почувствовала досаду, отдающую рыбными котлетами. Его нелепое признание делало все одновременно и сложнее, и скучнее. И когда он вообще успел на нее запасть? Надя лениво вспомнила его круглое лицо, от улыбки делающееся еще круглее. Да, он всегда помогал, всегда шутил, старался приобнять и приободрить, но ведь это такие обычные вещи, он даже не пытался понравиться! Неожиданно Витя заставил подумать о себе по-новому: он, такой простенький, оказался способным к таким сложным чувствам; неужели у него при мысли о Наде тоже – воронка в груди? Это казалось слишком невероятным, чтобы рассматривать всерьез.

– Надь, ты скоро? – это стучала в дверь младшая сестра, Марина.

– Нет, – крикнула через дверь Надя.

– Блин, ну мне очень надо! Я скоро ухожу!