Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

«Великие князья не способны согласиться ни на какую программу действий, – говорил кадет Василий Маклаков. – Ни один из них не осмеливается взять на себя малейшую инициативу и каждый хочет работать исключительно для себя. Они хотели бы, чтобы Дума зажгла порох… В общем итоге, они ждут от нас того, чего мы ждем от них»[462]. И порох зажегся. Уж слишком усердно общественность – как либеральная, так и великосветская – высекала искры.

Во время февральского бунта в Петрограде находилось четверо великих князей: генерал-инспектор кавалерии Михаил Александрович, генерал-инспектор гвардии Павел Александрович, командир Гвардейского экипажа Кирилл Владимирович и походный атаман казачьих войск Борис Владимирович.

Борис 26 февраля еще кутил на балу у княгини Радзивилл. Но этот любитель вина и женщин оказался единственным, кто кинулся в Ставку на помощь Николаю II. Впрочем, до Ставки он, конечно, не доехал, а Александра Федоровна вообще расценила этот жест как паникерский. Больше никакого участия в событиях походный атаман не принимал.

27 февраля в Петрограде начался солдатский бунт. А генерал-инспектор гвардии Павел Александрович спокойно сидит в Царском Селе. Он лишь обсудил с управляющим Царскосельским дворцом, не надо ли поехать в Ставку. Но решили, что «государь, конечно, в курсе дела, что он знает, что ему следует предпринять»[463]. Государь же в это время недоумевает: «Удивляюсь, что делает Павел?»[464] Ответить можно одно – ничего.

В этот же день – 27 февраля – председатель Временного комитета Государственной думы Родзянко вызвал в Петроград из Гатчины Михаила Александровича. Предложил ему «явочным порядком принять на себя диктатуру над городом Петроградом, побудить личный состав правительства подать в отставку» и потребовать от царя «ответственного министерства». «Нерешительность великого князя Михаила Александровича способствовала тому, что благоприятный момент был упущен», – считает Родзянко[465].

Конечно, Родзянко пытается свалить ответственность на другого. Ведь, по сути дела, «принять диктатуру» – это участвовать в перевороте. Михаил связался со Ставкой и предложил поставить во главе правительства князя Львова. Николай II не счел нужным лично ответить брату. Передал через генерала Алексеева, что сам выезжает в Петроград и на месте во всем разберется.

Михаил успокоился и решил вернуться в Гатчину. Однако выехать не смог и попал в Зимний дворец, где продолжали держать оборону военный министр Беляев и командующий Петроградским военным округом Хабалов. Они предложили ему возглавить их отряд. Великий князь снова отказался, пошел на квартиру своего друга князя Путятина, где и скрывался все остальное время.

Кирилл Владимирович 27 февраля предлагал свой Гвардейский экипаж в распоряжение Беляева и Хабалова, но, видимо, не слишком настойчиво.

Как видим, в день, когда войска переходили на сторону восставших, никто из великих князей не проявил мужества и настойчивости.

28 февраля Павел Александрович «шагал вдоль и поперек своего рабочего кабинета, нервно крутил усы»[466]. Достойное занятие. В четыре часа дня он был вызван к Александре Федоровне и получил «страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией»[467].

1 марта к Павлу и княгине Палей ворвались управляющий Царскосельским дворцом Путятин, секретарь дворцового министерства Бирюков и «юноша Иванов». На пишущей машинке «написали манифест, которым император даровал стране конституцию. Павел согласился, что ради спасения трона все средства хороши. Не до жиру, быть бы живу…»[468].

Манифест был составлен второпях и крайне неуклюже. «Даровался» какой-то абстрактный «конституционный строй», а председателю Думы поручалось «немедленно составить временный кабинет»[469]. От имени царя манифест должна была подписать Александра Федоровна. Но она отказалась. Тогда его подписал сам Павел. А «юноша Иванов» поехал в Петроград за подписями Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. «Манифест 3-х» отослали в Думу, где он попал к Милюкову. «Они опоздали, и я сказал принесшим: это интересный исторический документ – и положил бумажку в портфель», – вспоминает Милюков[470].

В это время думцы уже боролись за власть с Советом рабочих депутатов. А Павел Александрович, проспавший революцию в Царском Селе, искренне верил в значение этого манифеста. «Если Ники согласиться на конституцию и подпишет наш манифест, народ и правительство угомонятся, – писал он 1 марта Кириллу Владимировичу. – Поговори об этом с Родзянко и покажи ему письмо»[471].

Кирилл действительно пошел в Думу поговорить с Родзянко. А заодно привел свой Гвардейский экипаж, чтобы передать его в распоряжение новой власти. Это произошло еще до отречения Николая II.