Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

Выражение «совесть спокойна» вовсе не означает, что Бимбо угомонился. Просто на нем больше не висит нравственный долг: он предупредил, а если его не послушают – пусть пеняют на себя.

В эти «решающие дни» он активно зондирует почву. Встречается с политиками из самых разных лагерей, без разбору. Скажем, в один день у него побывали Юсупов, затем Пуришкевич, а через два часа после Пуришкевича – Владимир Бурцев, знаменитый разоблачитель Азефа, про которого в то время ходили упорные слухи, что он собирается убить царя. Изумительный подбор знакомств – революционер Бурцев, либерал Маклаков и черносотенец Пуришкевич.

Бимбо готов иметь дело с кем угодно, но только не… с великими князьями. Странная позиция для «лидера великокняжеской фронды».

Он не просто отказывается возглавить эту фронду – он вообще не желает в ней участвовать: «Брат (Александр Михайлович. – Г. С.) хотел бы, чтобы великие князья написали коллективное письмо на имя государя и открыли ему глаза на опасность вмешательства в дела его супруги и выразили чувство личной преданности семьи к нему. Нелепое предложение. Я не допускаю возможности, чтобы великие князья поднялись на борьбу! И потом вообще все коллективные послания приносят прямо противоположный результат».

Нежелание подниматься на борьбу – это, конечно, отговорка. Скорее уж Николай Михайлович не хочет выражать чувство личной преданности. В том же письме (19 ноября) он пишет Марии Федоровне: «Есть только один способ, каким бы неприятным он ни казался Сандро и Павлу, – самые близкие, то есть Вы и ваши дети, должны проявить инициативу, пригласить лучшие медицинские светила для врачебной консультации и отправить Ее (Александру Федоровну. – Г. С.) в удаленный санаторий – с Вырубовой или без нее – для серьезного лечения. В противном случае будьте готовы ко всяким случайностям. Таково мое убеждение, передайте это Сандро»[405].

Ни Сандро, ни Павел Александрович еще не отказались от мысли переубедить Александру Федоровну. Поэтому Николай Михайлович и не желает иметь с ними дела. Он готовит свои «случайности», о которых и предупреждает вдовствующую императрицу. Какие? Видимо, те самые, о которых уже говорилось, – он сводит Феликса Юсупова с Маклаковым и Пуришкевичем.

Историк-эмигрант Сергей Мельгунов, выпустивший в 1931 году книгу «На путях к дворцовому перевороту», сделал очень точное замечание: «Люди действовали под влиянием своего рода психоза»[406].

Ненависть Николая Михайловича к Александре Федоровне приобрела какие-то явно маниакальные формы. Он верит любой чепухе, тиражирует любые – самые невероятные – сплетни. Скажем, Николай Михайлович рассказывает Марии Федоровне, что графиня Гендрикова призналась графу Гудовичу, что императрица и Вырубова «имеют тетрадки, в которых в алфавитном порядке записаны имена лиц всех сословий», и из них они выбирают кандидатуры на министерские посты[407]. Это ж сколько должно быть тетрадок, где «записаны имена лиц всех сословий»? Тем не менее на основании этой информации Бимбо и делает вывод, что императрицу нужно лечить. Хотя очевидно, что во «врачебной консультации» и отправке «в удаленный санаторий» нуждался прежде всего он сам.

Естественно, Николай Михайлович верил и россказням Юсупова, будто Распутин хвалился ему, что в декабре будет заключен сепаратный мир. «Ну, а как покончим, объявим Лександру регентшей при малолетнем наследнике»[408].

Это важно, чтобы почувствовать атмосферу психоза. Люди, которые замышляли дворцовый переворот против Александры Федоровны, находились под впечатлением слухов, что она сама замышляет дворцовый переворот против мужа. О коварных планах императрицы тоже «воробьи чирикали в каждой гостиной».

Несколько раз об этом пишет в дневнике французский посол Палеолог. В частности, некая m-me Г., которая «состоит уже много лет Нимфой Эгерией Штюрмера», будто бы рассказывала «одной из своих подруг»: «Вы скоро увидите великие события. В скором времени наше дорогое отечество вступит на истинно спасительный путь. Борис Владимирович (Штюрмер. – Г. С.) будет премьером ее величества императрицы…»[409].

Известный авантюрист Манасевич-Мануйлов, давая показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, тоже упоминал о планах Распутина сделать Александру Федоровну регентшей. Для многих августейших заговорщиков это было своего рода оправданием – они защищали царя от заговора императрицы.

Так или иначе, в ночь на 17 декабря Распутин был убит. Как и ожидалось, убийство подстегнуло великокняжескую активность.

Уже 17 декабря по Петрограду поползли слухи, а 18-го «вся Россия и весь свет узнали, что Распутин исчез»[410]. Пуришкевич благоразумно укатил на фронт. Юсупов также должен был уехать в Крым вместе в сыновьями Александра Михайловича. Но на вокзале Феликса перехватил жандармский полковник и объявил, что ему запрещено покидать Петроград, «надлежит вернуться во дворец великого князя Александра Михайловича и ждать дальнейших распоряжений».