Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Пропагандистская кампания Вильгельма Оранского лишь способствовала этому. Англичан беспокоило, что Людовик по мере роста своих военных амбиций все настойчивее убеждал Карла выступить с ним в союзе против всей остальной Европы. Союз же этот становился все более дорогостоящим да и, как неустанно подчеркивали голландцы, опасным, зловещим. Разве не стоит за ним заговор, «план» установить в Британии католическую деспотию? Всеобщий страх уходил вглубь, распространялся вширь, принимал, подогреваемый помимо всего прочего такими памфлетами, как «Зов нации» (а расходились они в десятках тысяч экземпляров), характер прямо-таки параноидальный. Свободам добропорядочных протестантов угрожают иноземцы, которых их собственный король считает союзниками!

В такой атмосфере была созвана очередная сессия парламента. Карл обратился к депутатам с просьбой срочно вотировать военные расходы, чего «требует безопасность и честь нации», затем охарактеризовал голландскую пропаганду как «происки врага». Вновь он использовал Шефтсбери для нападок на этого беспощадного врага, который «подпитывает наши застарелые страхи». Затем он взял паузу. Оппоненты двора, те «несколько прямодушных сельских дворян, что при всей своей неотесанности обладали добрым, как и у их товарищей депутатов, сердцем», понимали, что отказ предоставить кредиты поставит парламентариев в положение людей, которые несут всю полноту ответственности за возможные печальные последствия этого шага. Не забывали они и о том, что внешняя политика — прерогатива короля и, стало быть, коль скоро войну начал он, то и заканчивать ее, кроме него, некому. Чтобы подтолкнуть Карла на этот путь, требовались тонкие средства и умелый оратор. Он нашелся в лице сэра Уильяма Ковентри.

В двух превосходно выстроенных выступлениях он в пух и прах разбил всю аргументацию короля в пользу войны. Прежде всего Ковентри показал, что Людовик — союзник, с одной стороны, неестественный, с другой — ненадежный. «Интерес французов, — заявил он, — заключается в том, чтобы вытеснить нас с моря, и у них это вполне получается». Для достижения этой цели Франция прибегает ко всяческим уловкам и по собственному усмотрению нарушает достигнутые договоренности. Союз с такой страной невозможен. Далее Ковентри подверг острой критике экономическую аргументацию Карла в пользу войны с голландцами. Он утверждал, что в цивилизованном мире простая агрессия, то есть международное ограбление путем насилия, не путь к увеличению богатства. Такая стратегия может сработать в «варварском мире», но для Европы она попросту слишком груба, чтобы возыметь хоть какой-то эффект. «Даже если мы побьем голландцев, — вопрошал, оглядывая зал, Ковентри, — где гарантия, что к нам перейдет контроль над торговлей?» Стремительный абордаж, пусть даже безупречный по исполнению, не может заменить «трудолюбия и экономии средств». Конкуренция, конкурентоспособные цены — вот главное.

Речь Ковентри свидетельствует о прогрессе экономической мысли в Англии, а его финальное заявление — о растущем политическом мастерстве парламентариев. Он ни в коей мере не подвергал сомнению исключительное право короля объявлять войну и заключать мир. И отнюдь не намеревался прямо нападать на эту норму закона. Нет, чтобы склонить короля к окончанию войны, он применил обходной маневр. Палата общин, заявил Ковентри, предоставит короне новый военный кредит, если все согласятся с тем, что такая необходимость вызывается голландской агрессией. При этом Ковентри было прекрасно известно, что голландцы как раз готовы заключить мир на разумных условиях; он лишь усиливал свои позиции, призывая выделить деньги только в том случае, если будет обеспечена духовная безопасность нации. Ценой выделения кредита, подчеркнул оратор, должно быть обязательство короля защитить Англию от угрозы папизма.

Это была блестящая и тонкая речь, короля переиграли, и ему оставалось лишь объявить перерыв в заседаниях, что-бы дать депутатам возможность еще раз как следует все взвесить и «прийти в себя». Но надежды на это не оправдались, и когда в начале 1674 года сессия возобновилась, Карл снова попал в унизительное положение. Не моргнув глазом он заявил, что никаких тайных соглашений между ним и французами не существует, как не существует «никаких договорных статей, способных повлечь за собой опасные последствия». Таким образом, секретный протокол к Дуврскому договору таковым и остался,[7] однако даже такой прожженный актер, как Карл, не мог сыграть свою роль с обычной невозмутимостью. Многим его утверждения показались неубедительными, он не столько говорил, сколько бормотал, постоянно перебирая какие-то бумажки.