Августин. Беспокойное сердце

Трактат «О граде Божием» многое сообщает о литературной культуре поздней античности. Настоящий писатель Должен был быть ученым, ему приходилось пользоваться всем набором литературных авторитетов. Августин умел показать свои знания, и упоминание известных имен было для него частью рекламы. Он отказался от Utterata vetustas — «старых текстов» — и не искал прибежища в былом величии, что служило ностальгической исходной точкой для читателей. Он не допустил язычников к их далекому римскому прошлому и не пощадил даже таких национальных знаменитостей, как Вергилий и Варрон. Варрон, правда, считал, что следует почитать одного бога, но ведь он ничего не знал о едином истинном Боге, говорит Августин (О граде Бож. IV, 31). «Их» Вергилий — так называет Августин национального римского поэта. «Наше» Писание — так он называет Библию.

Вергилий проходит через весь трактат «О граде Божием» как главный представитель римской культуры. Дантов Вергилий — это именно тот Вергилий, который для Августина служит источником идеологии и истории Римской империи. Августин воспринимает Вергилия, жившего за четыреста лет до него, как живого современника. Вергилий стоял в одном ряду с другими римскими писателями. Он был Поэт, и этим все сказано. «Энеида» не считалась вымыслом или развлекательным чтением наравне с другими произведениями того времени; она была авторитетным изложением истории Рима, предопределенным свыше превращением его в мировую империю. И главное, Вергилий был пророком (vates), которому было открыто будущее.

Славу пророка у христиан Вергилию снискала его четвертая эклога — небольшое стихотворение о ребенке, с рождением которого начнется новая эпоха. Благодаря этой эклоге поэт сохранил свой авторитет у христианских читателей и в других областях. Сивиллы — языческие предсказательницы — говорили через «поэта» — так, например, считал Лактанций, писавший во времена Константина (Божественные установления, I, 5, 11). Позже многие христианские писатели использовали аллегорические толкования Вергилия, что обеспечило ему статус пророка и партнера Церкви. Августину тоже не чужда была мысль о том, что Вергилий мог писать по божественному вдохновению (Письма, 137, 3; 285, 5).

«Действительно ли Мария, беременная Христом, носила его десять месяцев?» — спрашивает Волузиан Августина в одном письме. Он понял четвертую эклогу Вергилия как пророчество о Христе, а в ней говорится, что ребенок находился во чреве матери десять месяцев. Августин успокаивает его своим ответом (Письма, 135, 2). Августин и другие авторы могли использовать детали четвертой эклоги как откровения истины, которые непосредственно не соответствуют Библии. Уже император Константин в одной из своих речей подтвердил пророческий статус Вергилия, но этот новообращенный император добавил, что только библейским пророкам была открыта вся истина.

Начиная с ранних работ (О порядке, II, 14) и кончая сочинениями, написанными после возвращения в Африку (О христ. учен. Ill, 7–8), Августин все более холодно относится к языческим поэтам. Постепенно он перестает пользоваться цитатами из Вергилия для доказательства истины. Последний раз он к ним прибегает в письме епископу Нектарию (Письма, 91,1) в 408 году. Августину становится все яснее, что находки поэта могут увести в неверном направлении (Переем. I, 3). Он выставляет муз за дверь и сожалеет, что в своих ранних диалогах ссылался на Вергилия (Переем. Прол. 3).

В «Исповеди» он так же последовательно уничижительно говорит о творчестве, художественной лжи и вымысле, как это делал Платон (Исп. 1,13 и 17; О граде Бож. II, 14). Главное в том, что литература часто говорит неправду, сочиняя и героев, и события (Монол. II, 10). Вергилий был «торговец словами», который льстил своим заказчикам точно так же, как это делал в молодости он сам, говорит теперь Августин. О Вергилии и его Юпитере зрелый Августин скажет так: «Бог был обманом, а сам поэт — лжецом!» (Проп. 105,7). Актеры в театре злоупотребляют нашей способностью сострадать ближним. Вместо того, чтобы тратить сострадание на вымышленных личностей, мы должны больше сочувствовать живым людям. Он обвинял манихеев в том, что они больше сочувствовали винным ягодам, чем людям (Исп. 111,10).

***

Августин разрывает со своим прошлым и ранними произведениями. Платонизм крепко держит его. Получая образование, он научился и привык обращаться к exempla — смоделированным «образцам». В римских семьях обычно эту роль исполняли предки и национальные герои. В Церкви это были святые. Понятие civitas terrena — «град земной» — означало, что слово «земной» получило новое значение. Земное у Августина — это временное, подверженное тлену и одновременно то, что повернуто спиной к Богу.

Существующие города ничуть не лучше cMtas terrene, точно так же, как существующая церковь не так однородна, как град Божий — dvitas Dei.