Августин. Беспокойное сердце

Похоже, что самый объемный сосуд — это mens, notitia и amor, то есть «дух», «сознание» и «любовь». Здесь дух сам выступает в качестве звена в одном из рядов, ведь смысл в том, чтобы обосновать богоподобие духа через его внутреннюю тройственность. Теперь можно сказать, что самосознание и любовь — это тоже части жизни духа. Но тогда именно этот ряд не становится рядом сопоставимых, доступных величин, таких как память, разум и воля. Этот пример показывает, что в данном случае Августин выступает не только как богослов и философ, но и как ритор, который громоздит эффекты на эффекты, не совсем понимая, что его примеры означают.

***

Учение Августина о Троице имеет мало общего с тем, что мы, современные люди, называем «психологией». Потому что та «душа», которую наносят на карту психологи, в принципе принадлежит отдельному индивиду. Она индивидуально ограничена историей его жизни. То, о чем пишет Августин, является, напротив Phaenomenologie des Geistes, феноменологией духа, с явным богословским подтекстом. Он хотел показать, как человеческое самосознание и божественная тайна могут взаимно просвещать друг друга. Он описывает не anima, жизненную душу тела, a animus или mens — «разум» или «дух», которые находятся над душой так же высоко, как высоко душа находится над телом. По схеме Августина внутреннее, безусловно, и есть самое бессмертное. Благодаря этому бессмертию внутренний человек принимает участие в жизни, которую он отражает, а именно в Триединстве.

Для Августина учение о Триединстве важно потому, что оно ставит преграду опустошениям, наносимым первородным грехом. Образ Бога в человеке после непослушания Адама стерт еще не совсем. Может быть, узнать сразу этот образ и трудно, но приложенные усилия непременно увенчаются успехом. Трактат «О Троице» — светлая книга, потому что она внушает уверенность, что порвана еще не вся связь с триединым Богом. Мы можем помнить, что что–то забыли, мы можем знать, что чего–то не знаем, мы можем желать чего–то нам неизвестного — и можем познать то расстояние, которое возникло после грехопадения. Косвенно тройственность духа является ключом к связи Бога и человека до грехопадения.

В той степени, в какой знание истинно и полно, оно участвует в собственном знании Бога как память, разум и воля. Грехопадение затронуло и дух, но не уничтожило его полностью. Троица обусловлена сущностной связью между тремя субстанциями, которые образуют единое целое. Жертву на кресте и искупление тоже следует понимать как часть внутренних отношений Троицы — наравне с сотворением мира и вочеловечением. Всю историю спасения можно читать как беседу между тремя ипостасями Божества.

Утверждение Августина, что единый Бог в последней инстанции никогда ни с кем не со–действует, кроме Самого Себя, грозит сделать людей пассивными зрителями в божественном театре. Мы, люди, не знаем совершенных и чистых связей, поэтому категория связи случайна среди земных существ. Однако через образ действия духа можно догадаться, что значит, когда три разные вещи на деле являются одной — «простая сложность или сложная простота» — simplex multiplicitas vel multiplex sknplicitas. На небесах категория связи — такое же существенное свойство, каким оно было и в раю. Августин верит, что Аристотелев акцент на природе вещей как единственной реальности есть следствие уничтожения всех связей, нарушенных грехопадением.

Он также верит, что не может быть никакого личного опыта в отрыве от мысли о Боге. Размышляя о небесном, Августин далек не только от Бога, он далек и от самого себя. Как все представления о временном предполагают основополагающую идею о вечности, так и каждое представление о личности предполагает основополагающую идею о Боге, считает Августин. В своих рассуждениях он хочет только выявить, то есть сформулировать, предпосылки, которые, по его мнению, с ним должны разделить все мыслящие люди.

Атеизм для Августина — не умственная альтернатива, но необдуманность, возникающая, когда мысль не считается с собственными предпосылками. Дух как imago Dei — это не тень и не подобие Бога, но участник жизни изображенного. Imago — «образ» — не номиналистическое понятие, но реальное соучастие, то есть соучастие в изображаемом, как хлеб и вино могут быть образами тела и крови Христовой, чтобы таким образом передать нам силу изображаемого.