Августин. Беспокойное сердце

Все эти вопросы лежали в основе философии и религии во времена поздней античности. Ни одна из них не представляла собой науку, ограниченную определенными сферами жизни. Только от социальных различий и личных склонностей зависело, предпочтет человек философские или религиозные шаблоны, чтобы погасить тревогу, вызванную этими вопросами. В работе Августина поражает то, что в первой части своего трактата «О граде Божием» он, среди прочего, сортирует всевозможные мировоззрения, существующие на рынке поздней античности, и измеряет их масштабом христианской веры. Он не отклоняет беспричинно ни одну религию, но отводит им место в пирамиде, вершину которой занимает христианство, а одной ступенью ниже под ним стоит платонизм.

Стоики и скептики тоже понимали немало, но, тем не менее, ошибались в существенном. Даже манихеи были не только лжецами и обманщиками. Короче, церковное требование универсальности и церковное требование исключительности, по Августину, не носят ни оборонительного, ни наступательного характера. Августин пытается включить в свою картину мира менее выраженные и дифференцированные понимания действительности, как это Делал апостол Павел в ареопаге. Он говорит не столько об агрессивной истине откровения с императорской монополией во главе, сколько о пирамиде, на вершину которой он сам поднимался всю жизнь и где он не был намерен обсуждать существующие порядки.

Августин — не только справедливый поборник новой и несравненной истины, каким был Тертуллиан. Его «обращение», независимо от того, когда оно случилось и в чем заключалось, — это новое обретение своей детской веры. Он вспоминает истину, которая всегда присутствовала в смирении его матери и которую он покинул, чтобы потом вернуться домой, подобно блудному сыну. В этом смысле книги «Исповедь» и «О граде Божием» посвящены одной теме: в обоих случаях речь идет о движении к всеобъемлющему порядку истины, при котором все мысли и опыт получают смысл, как придорожные станции или ступеньки лестницы. Обращение в течение жизненного пути и Судный День в истории позволят целой и полной истине явить себя (О граде Бож. XX). Но на пути к цели все стадии и ступени этого процесса имеют свои функции.

***

Особенно важными епископу представлялись те дела, в которых христиане выступали против христиан (1 Кор. 6, 4–6). Обычно это были не уголовные дела, а тяжбы, требующие возмещения ущерба, когда нужно было найти приемлемое решение. Но и в уголовных делах, в которых были замешаны христиане, епископ часто оказывал давление на императорских чиновников. Цель вмешательств Августина всегда заключалась в том, чтобы помочь слабейшим. Состоятельные люди могли нанять адвоката, тогда как поддержка епископа была бесплатной правовой помощью.

Одно дело украсть по нужде, и совсем другое — присвоить себе чужую собственность, если у тебя уже есть все необходимое, говорит Августин (Толков на Пс. 72,12). Эти судебные дела давали Августину прекрасную возможность увидеть тенденции распада, царившие в римском обществе. Когда речь шла о защите справедливости в классовом обществе, Августин не питал никаких иллюзий. Там, где социальный разрыв между противными сторонами был достаточно велик, бессильно было даже «покровительство епископа» (tuitb episcopalis).

В Африке, где жил Августин, работорговля была обычным явлением. Сам он считал рабство злом, но неизбежным следствием первородного греха. Тем не менее, он был противником того, чтобы в рабство обращали свободных людей (Письма, 24). Часто родители сами продавали своих детей в рабство на определенный срок. Бывало также, что «работорговцы» (mangones) из Анатолии совершали набег на побережье, убивали мужчин, а женщин и детей забирали в плен (Письма, 10). Если речь шла только о язычниках, епископ в это не вмешивался. Но, если так поступали с христианами, он протестовал. Мир перевернулся с ног на голову. Теперь нападают варвары и забирают в рабство римских граждан, сетовал он (Письма, 10).

Августин был против применения пыток при судопроизводстве, потому что таким образом к признанию можно было вынудить невиновных. Столь же скептически относился он и к смертной казни (Проп. 302): во–первых, она была необратимым наказанием, и, во–вторых, виновный лишался возможности раскаяться в содеянном (Проп. 13). Виновный должен понести наказание за свое преступление, но человека следует спасти, говорил Августин. Следовательно, он отделял преступника, который как преступник должен понести наказание, от преступника, который как человек имел право на заботу и прощение.