Августовские пушки

Завеса безмолвия и неизвестности окутала 2‑ю армию. Радио в штабе Жилинского молчало; в течение двух дней от Самсонова ничего не было слышно. Теперь, когда уже было слишком поздно, Жилинский приказал кавалерии Ренненкампфа прорваться через германские позиции у Алленштейна и выяснить, что случилось со 2‑й армией. Но эта задача не была выполнена, потому что 8‑я армия, уничтожив одну половину клещей, которые должны были сломить её, уже разворачивалась, чтобы теперь расправиться с другой.

Едва ли не с ужасом и трепетом осознавали немцы масштабы своей победы. Количество убитых и пленных и захваченных орудий противника было огромно: в плен попало 92 000 человек, а по некоторым данным, даже больше. Потребовались шестьдесят поездов и целая неделя после сражения, чтобы перевезти их в тыл. Из шестисот орудий, которыми располагала 2‑я армия, было потеряно, по разным подсчётам, от трёхсот до пятисот. Доставшихся лошадей табунами сгоняли в поспешно сооружённые загоны. Хотя и не существует какой-то твёрдо установленной цифры числа убитых и раненых, она превышает 30 000 человек. Практически перестали существовать XV и XIII корпуса, из них гибели и плена удалось избежать всего пятидесяти офицерам и двум тысячам ста солдатам. В двух фланговых корпусах, VI и I, отступивших первыми, уцелело приблизительно по дивизии в каждом, в XXIII корпусе – около бригады.

Победители тоже понесли тяжёлые потери; усталость и шестидневное напряжение непрерывных боёв сказывались на нервах. Когда Нейденбург, переходивший из рук в руки четыре раза, был снова взят немцами 31 августа, солдат военной полиции попытался остановить автомобиль, на большой скорости пересекавший главную площадь. Когда машина, в которой находился генерал фон Морген, не остановилась на окрик «стой!», нервный полицейский завопил: «Русские!» и выстрелил. Вслед за ним по автомобилю грохнул залп, в результате был убит шофёр и ранен офицер, сидевший рядом с генералом. В ту же самую ночь, едва не расстрелянный несколько часов назад своими же солдатами, генерал был разбужен денщиком, который с воплем «Русские пришли!» выскочил из дома, схватив одежду генерала. К своему «крайнему раздражению», фон Моргену пришлось выбежать на улицу, затягивая ремень с кобурой револьвера поверх нижнего белья.

Для очень многих, за исключением нескольких офицеров, то было первое боевое крещение огнём, и возбуждённое воображение под влиянием страха, волнения, усталости и недельного кровопролитного сражения породило фантастическую, ставшую легендой выдумку о том, будто бы тысячи русских тонули в болотах и их по самые шеи затягивало в трясину и зыбучие пески, а немецким солдатам приходилось приканчивать их из пулемётов. «Их крики будут звучать у меня в ушах до самого смертного дня», – признавался один офицер своим друзьям в Германии. «Широко распространившийся рассказ о русских, загнанных в болота и погибших там, – не более чем миф, – писал Людендорф, – так как поблизости не было ни одного болота».

Когда стали известны размеры поражения русских, германское командование стало считать, что оно одержало, как писал Гофман в своём дневнике, «одну из величайших побед в истории». Было решено, если верить Гофману, то по его, а если Людендорфу, то по «моему предложению», назвать сражение «битвой под Танненбергом» в качестве запоздалой компенсации за давнее поражение, которое здесь понесли тевтонские рыцари от поляков и литовцев. Несмотря на свой второй триумф, ещё больший, чем под Льежем, Людендорф не торопился присоединиться к всеобщему ликованию, «поскольку нервное напряжение, которое у меня вызывало неведение о намерениях армии Ренненкампфа, было слишком велико». Однако теперь он мог с большей уверенностью повернуться против Ренненкампфа, прибавив к своим силам два дополнительных корпуса, которые Мольтке посылал ему с Западного фронта.

Своим триумфом Людендорф во многом был обязан другим: Гофману, который, хотя и исходил из неправильных предпосылок, но был твёрдо уверен, что Ренненкампф откажется от преследования, и который разработал план и составил приказы, повернувшие 8‑ю армию на Самсонова; Франсуа, который не подчинился приказам Людендорфа и осуществил охват левого фланга русской 2‑й армии; Гинденбургу, который в критический момент успокоил Людендорфа; и наконец и прежде всего фактору, который не был учтён при тщательном германском планировании, – русской радиосвязи. Позднее Людендорф зависел в своих решениях от ставшего для него уже привычным перехвата русских телеграмм, которые его штаб постоянно собирал, дешифровывал или переводил на немецкий и представлял ему для ознакомления ежедневно в 11 часов вечера. Если штабные офицеры почему-то опаздывали, Людендорф начинал нервничать и лично появлялся у связистов, чтобы выяснить, в чём дело. Гофман полагает, что в победу под Танненбергом огромный вклад внесли именно перехваченные радиограммы. «У нас был союзник – наш враг, – говорил он. – Мы знали все планы противника».