Авиньонские барышни

Однажды в дом заявилась толпа ополченцев. Тетушка Альгадефина остановила их, выкинув вперед руку — блеснули кольца на пальцах, и только я заметил, что рука ее чуть дрожит.

— Здесь жил дон Мартин, говорят, он был масоном и красным.

— Если он был масоном, то держал свое масонство в страшном секрете, так что никто в семье даже не догадывался об этом. Но разве вы не ополченцы?

Они хитро посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Мы фалангисты, мы переоделись, так нам легче работать.

— И что вы, фалангисты, имеете против деда?

— Он знался с Гальдосом и Валье-Инкланом, другом Асаньи.

Тетушка Альгадефина вздохнула с облегчением — слава богу, она не успела сказать, что работает секретарем у Асаньи.

Они обошли дом, заглянули в каждую комнату, в библиотеку, в патио, в кабинет прадеда.

— Это кабинет дона Мартина Мартина?

— Вы даже не знаете его имени. Он был Мартин Мартинес. Я Мартинес по второй фамилии. Мне кажется, что настоящие ополченцы работают лучше, чем вы.

— Не говори так, мы ведь можем и застрелить тебя.

— Ну давайте!

— А ты смелая. Но дон Мартин или как его там, все-таки был масоном.

— Мы об этом не знали.

— Надо бы сжечь его библиотеку.

— Не очень-то у вас выходит казаться ополченцами.

Затем они привязались ко мне.

— А этот щенок почему не с нами?

Тетушка Альгадефина ласково провела рукой по моему лицу.

— Потому что ни он ни я этого не хотим.

— Парень, ты по годам вполне можешь быть фалангистом.

Я молчал. Пусть тетушка ответит за меня.

— Он не занимается политикой. Он поэт.

— Хосе Антонио тоже поэт.

— Поэт пистолетов.

— Эй, ты, думай, что говоришь.

— Меня зовут Альгадефина.

— Красивое имя.

— Мы уже поняли, что ты не с нами. Но знай — однажды придут настоящие ополченцы, и будет гораздо хуже.

— Не думаю.

— А дед все же масон. Пока, красотка, ты настоящая сеньора.

— И ты, щенок. Надо проследить, запишешься ли ты в Фалангу.

И фалангисты, переодетые ополченцами, уехали на ревущем «форде Т», наверняка принадлежавшем отцу одного из них.

В следующий раз ночью пришли настоящие ополченцы.

— И это все принадлежало дону Мартину Мартинесу, леонскому богачу, завсегдатаю мадридского Казино?

— А это что, плохо?

— Плохо иметь столько денег. Теперь это ведь все твое.

— У меня нет ничего, потому что нам ничего не осталось. По этим парням сразу было понятно, что они ополченцы настоящие. Они были хуже одеты, но более решительны в своих действиях. От них пахло вином и бедой.

— Мы должны осмотреть дом.

— Начинайте, с чего хотите.

И снова блеснули кольца, тетушка Альгадефина жестом пригласила их войти.

Они так же обошли весь дом. Им очень хотелось что-нибудь сжечь, но они не знали что.

— Твой дед был плутократом.

— Я не знаю, что это такое. У него были земли в Леоне, но он проиграл их в рулетку.

— Богатей.

— Фалангисты обвиняют его в масонстве.

— А ты… сразу видно, ты сеньорита.

— Я секретарь Асаньи.

Они растерялись. Повисла пауза.

— Асанья реакционер.

— Ну тогда идите к нему, а меня оставьте в покое.

— А кто этот парень?

— Он мой племянник. Последнее, что у меня осталось.

— И твой любовник?

— У меня бывали и получше.

— Язык у тебя подвешен. Ладно, мы вас прощаем, потому что вы разорены.

— Вы можете забрать то немногое, что еще осталось.

— Мы не воры. Мы только изымаем излишки.

— Я знаю, знаю. И я, внучка масона, на вашей стороне.

— Передай Асанье — или он поддержит анархистов, или долго не продержится.

— Передам.

— Пока, красавица.

— До свидания, ополченцы.

Так тетушка Альгадефина отражала атаки на дом. Как она правильно сказала, у нас не осталось ничего. Мы выживали. Я любил ее еще сильнее за хладнокровие и выдержку перед лицом Истории, перед друзьями и врагами, перед людьми в целом. И в своей твердости она ни в чем не уступала монахине Марии Эухении, за которой я неотступно следовал по красному Мадриду, когда она возвращалась в монастырь, о чем, думаю, я уже говорил.

Франко откладывает взятие Мадрида, потому что хочет сначала очистить от красных все испанские провинции, ему кажется, что сделать это военным путем быстрее и надежнее.

Негрин[122] выдвигает тринадцать пунктов, чтобы прийти к компромиссу с националистами. Он хочет спасти демократию (и жизни людей). Асанья еще ездит по Мадриду в машине с открытым верхом.

На Эбро[123] решается исход Гражданской войны, и мы знаем, кто в результате взял верх.

Полмиллиона каталонцев бегут во Францию.

— Полмиллиона каталонцев бегут во Францию, Франсесильо, — сказал мне Эусебио.

— А мы, Эусебио?

— Мы — Мадрид, а Мадрид еще держится.

Я, конечно же, не собирался оставлять тетушку Альгадефину одну, а уезжать с ней вместе тоже было невозможно. Она бы умерла в пути. Тем не менее я пробовал договориться с кем-то из друзей и даже с таксистами. Я готов был отдать все деньги, что оставались дома. Франция, французская медицина, поправившаяся тетушка Альгадефина, мы с ней, счастливые, на Лазурном Берегу.

В Мадриде продолжались праздники, коктейли, театры, танцы в «Ритце» (словно вернулись времена дона Жерома и немца кузины Маэны, такие далекие, такие близкие).