Аврора Флойд

Это сделалось так неожиданно, что соседи едва опомнились от удивления, читая параграф в левом столбце «Times», параграф, объявлявший о женитьбе «Арчибальда Мартина Флойда, банкира из Ломбардской улицы и владельца Фельденской деревни, на Элизе, единственной дочери капитана Проддера», когда дорожный экипаж новобрачного покатился по аллее его парка и остановился у каменного портика его дома и Элиза Флойд вошла в замок банкира, добродушно кивая изумленным слугам, собравшимся в передней принять свою новую госпожу.

Жена банкира была высокая, молодая женщина, лет тридцати, смуглая, с большими блестящими черными глазами, придававшими лицу — которое иначе могло остаться непримеченным — великолепную и совершеннейшую красоту.

Пусть читатель вспомнит одно из таких лиц, которых единственная красота заключается в чудном блеске великолепных глаз, и пусть он вспомнит, насколько они превосходят все другие лица своим могущественным очарованием. Та же самая степень красоты, распространенная на стройном носе, розовых полных губах, симметрическом лбу, нежном цвете лица, сделала бы обыкновенно хорошенькую женщину, но, сосредоточенная в чудном блеске глаз, она производит богиню Цирцею. Первую вы можете встретить каждый день, вторую — раз в жизни.

Флойд представил свою жену окрестным дворянам на обеде, который он дал скоро после приезда в Фельденском Лесу — так называлось его поместье. Исполнив эту церемонию весьма кротким образом, он ничего не сказал о своем выборе ни своим соседям, ни своим родным, которые очень рады были бы услыхать, как совершился этот неожиданный брак и которые намекнули о том счастливому жениху, но безуспешно.

Разумеется, эта молчаливость со стороны Арчибальда Флойда заставила тем суетливее работать тысячи языков молвы. Около Бекингэма и Уэст-Уикгэма, возле которых находилась Фельденская деревня, не было ни одного низкого положения в жизни, из которого, по слухам, не происходила бы мистрисс Флойд. Она работала на фабрике, и глупый старый банкир увидал ее на Манчестерских улицах с цветным носовым платком на голове, с коралловым ожерельем на шее, босиком шагавшую по грязи; он увидал ее в таком виде, немедленно влюбился и предложил выйти за него замуж. Она была актриса и он увидал ее на манчестерском театре; нет, она была еще ниже: какая-то жалкая танцорка, в грязном белом кисейном платье, в лифе из красного бумажного бархата, вышитого блестками, представлявшая в балагане, в труппе странствующих бродяг и ученой сороки. Другие говорили, что она была наездница из цирка и что банкир увидел ее в первый раз не в мануфактурном городе, а в Эстли; некоторые даже готовы были поклясться, что сами видели, как она прыгала через позолоченный обруч и танцевала качучу на лошади, ходили шепотом слухи еще более жестокие, чем эти слухи, но о них я не смею даже упомянуть здесь, потому что суетливые язычки, так безжалостно поражавшие имя и репутацию Элизы Флойд, были не прочь от злословия. Может быть, некоторые дамы имели личные причины к злобе против новобрачной, и многие увядшие красавицы в этих прекрасных кентских замках рассчитывали на доход банкира и на преимущества союза с владельцем Фельденского поместья.

Смелое, обесславленное создание, даже не имевшее красоты — потому что кентские девицы не хотели знать чудных глаз Элизы и строго критиковали ее низкий лоб, сомнительный рост и несколько широкий рот — хитрая, коварная женщина, в зрелом двадцатидевятилетнем возрасте, с волосами, росшими даже до бровей, успела завладеть рукою и состоянием богатейшего человека в Кентском графстве — человека, который до сих пор оставался недоступен к нападениям блестящих глаз и розовых губ, от которого самые неутомимые матушки отказались с отчаяния и перестали строить альнаскаровские воздушные замки относительно убранства в огромном палаццо мистера Флойда.

Женская часть общины удивлялась с негодованием нерадивости двух шотландских племянников и старого холостяка брата, Джорджа Флойда. Зачем эти люди не выказали энергии, не объявили дядю сумасшедшим и не заперли его в дом умалишенных? Он это заслужил.

Разоренное дворянство Сен-Жерменского предместья не могло бранить богатого бонапартиста с большей неприязнью, чем эти люди бранили жену банкира. Что ни сделала бы она — было новым предметом к критике; даже на первом обеде, хотя Элиза столь же мало осмеливалась вмешиваться в распоряжения повара и ключницы, как если бы она сама была гостьей в бекингэмском дворце, сердитые посетительницы находили, что все пошло хуже после того, как «эта женщина» вошла в дом. Они ненавидели эту счастливую авантюристку — ненавидели ее за ее чудные глаза и великолепные бриллианты, сумасбродно дорогие подарки обожавшего ее мужа, ненавидели ее за ее величественную фигуру и грациозные движения, никогда необнаруживавшие неизвестность ее происхождения — ненавидели ее более всего за то, что она имела дерзость не показывать ни малейшего страха к высоким членам того нового круга, в который она попала.