Аврора, или Утренняя заря в восхождении

Все, согласно Бёме, возникло по подобию этой троичности. Сам человек есть подобие троичного Божества. «Таким образом, находишь ты в человеке три родника: во-первых, силу во всем существе твоем, и она знаменует Бога Отца; затем свет во всем существе твоем, который освещает все существо, и он знаменует Бога Сына. Затем из всех твоих сил, а также и из света твоего, исходит дух, и он разумен: ибо все жилы, вместе со светом в тебе, а также сердце и мозг, и все, что ни есть в тебе, производит этого духа; и это душа твоя, и знаменует по справедливости Духа Святого, исходящего от Отца и Сына и правящего во всем Отце; ибо душа человека правит во всем теле… Душа содержит внутри себя первое внутреннее Начало; и дух души – второе Начало in Ternario Sancto; и внешний дух, будучи звездным, – третье Начало мира сего. Так же находишь ты троичность Божества и в животных: ибо как дух возникает и происходит в человеке, так возникает он и в животном, и нет здесь различия; единственное же различие в том, что человек создан из лучшего ядра природы самим Богом в подобие Его и в ангела Его, и Бог господствует в человеке Духом своим Святым, так что человек может говорить и все различать и понимать. Животное же произошло из одной только дикой природы мира сего; звезды и стихии породили животных движением своим по воле Бога… И ничто не может ни родиться, ни расти, если из этих трех вещей [т. е. силы, света и духа] будет недоставать в нем хотя бы одной… Так находишь ты во всех вещах, на что бы ни взглянул, подобие троичности Божественного существа»[11].

* * *

Итак, Божественное существо есть прежде всего Бог Отец, Божественная сила, состоящая из семи различных свойств, источных духов, или качеств, с помощью условного разделения которых Бёме пытается раскрыть саму Божественную природу.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что учение о качествах есть «врата» для понимания всего учения Бёме. Конечно, это учение надо рассматривать именно в его «ненаучном» своеобразии. Надо всегда иметь в виду, что там, где в его изложении выступает чувственно конкретное «качественное» содержание, речь в действительности идет о духовном содержании, о метафизических «качествах». Следует всегда учитывать этот внутренний характер его «натурального языка» (Natur-Sprache), который из глубины его созерцания руководит его мыслью. Поэтому для того, чтобы по-настоящему понять, как слово, употребляемое им, достигает «душевного» значения для обозначения, казалось бы, чисто эмпирических («телесных») явлений, «данных» в восприятии, этот внутреннейший процесс самого созерцания необходимо осуществлять одновременно в самом себе[12].

Необходимость подобного проникновения в смысл бёмев-ского языка обусловлена еще и тем обстоятельством, что более сознательный отказ от латинского языка как единственного средства выражения теологическо-философских идей был вызван в начале XVII века (помимо духовно-национального влияния Реформации) новым воззрением на происхождение немецкого языка среди немецких ученых, обративших пристальное внимание на взаимосвязь значения слова и его звучания. Ибо в этом переосмыслении было начато рассмотрение сущности языка вообще. Как выявили в XX веке исследования немецких ученых, это переосмысление выступило, в свою очередь, как следствие нового понимания языка со стороны самого Бёме и его последователей. По глубокомысленному замечанию Эрнста Бенца, подлинное исследование бёмевской философии языка предполагает раскрытие ее основных мыслей, исходя из их теологических корней. «Бёмевская философия языка, – утверждает Бенц, – вводит в сущность самого языка и переходит в метафизическое толкование немецкого языка, которое может служить компасом и в сегодняшнем переосмыслении его сущности. Ибо последние теологические основы бёмевского воззрения на язык суть христианское понимание Бога и христианский образ человека, и есть все основания говорить о христианской теологии языка (Sprachtheologie) Якоба Бёме». Во всяком случае, «его понимание языка ни в одном пункте нельзя отделить от этого христианского основного воззрения и обобщить до некоей чисто формальной „теории языка"»[13].