Аврора

Античеченская и кавказофобская истерия в СМИ почему-то нарастала, чувствовалось, что очередная кульминация вот-вот произойдет, и она произошла… «На международный авиасалон, несмотря на все предпринятые меры безопасности, проникла террористка-смертница, обвязанная поясом шахи-да». Лишь благодаря умелым действием правоохранительных органов удалось избежать жертв… на месте теракта найден паспорт на имя Таусовой Урины, уроженки Чечни… Уже известно, что террористка прибыла в столицу на рейсовом автобусе. Составлен фоторобот..»

«За предотвращение теракта многие работники спецслужб награждены, поощрены — звания, должности, прочее… впредь еще более усилить контроль и надзор». Словом, родина в опасности, враг налицо!

* * *

Аврора ему рассказывала, когда на войне один за другим погибли все братья и она плакала и убивалась, отец ей повелел: «Не плачь, они защищали Родину, я за них горд!» С тех пор Аврора плакала редко, и то от счастья и любви. А для слез в жизни у нее было случаев немало. Но она держалась, выработала на лице какую-то защитную маску ухмылку-улыбку. Именно эта маска и была взята как фоторобот террористки, — как ее судьба, но не как истинное лицо Авроры.

Именно эту маску-фоторобот, как вставку, Цанаев почему-то разместил на мониторе своего ноутбука. Как он понял, это случилось на подсознательном уровне, чтобы он тоже «надел» маску, характерную для данного маскарада, и не плакал. Не плакал, когда посетила семья: все были в трауре, жена не могла удержать слез, но они даже имя Авроры не упомянули, для них это была не она. И Цанаев молчал, держался.

И когда появился в палате Ломаев, профессор выдержал, срывающимся голосом, но строго спросил:

— Ты видел, узнал?

— Все видел, многое узнал, — сказал Ломаев.

— Неужели это правда?!

— Это неправда! — чуть ли не крикнул Ломаев. — Это спектакль для быдла! Аврора — не террористка, и не могла ею быть, ее к этому привели, подвели, вынудили. Это все ложь, как и все вокруг!

— Но Авроры нет, — тяжело проговорил Цанаев.

— Нет, — угас Ломаев, грузно сел.

Долго молчали.

— Ты знаешь, — сказал Ломаев, — как она туда проникла? Неизвестно, хотя, что тут думать, кому надо было — провели. В последний момент Аврора выскочила из толпы, она хоть и болела в последнее время, а ведь по жизни очень крепкая была. Так она на бегу отшвырнула двух ментов из оцепления и побежала в поле, на ходу крича: «Уходите, не подходите, берегитесь, я сейчас взорвусь! Спасайтесь!» — и ее рванули.

— Ты сказал рванули, а не взорвалась?

— Так оно и есть, потому что какой-то ретивый милиционер стал стрелять на поражение. И Аврора уже упала, не шевелилась, и лишь через секунд двадцать произошел взрыв.

— А может, будильник?

— Исключено, — как физик рассуждает Ломаев, — в таком людном месте определить время. Только сигнал со стороны… Взрыв был такой силы, что от нее почти ничего не осталось… А вот паспорт целым нашли.

— Не было у нее паспорта, — выдал Цанаев. — Со справкой была.

— Правильно, — согласился Ломаев. — У нее не было паспорта, вместе с сумкой вырвали, своровали. А тут на поле, после взрыва, вдруг нашелся.

— Аврора! Бедная Аврора, — прошептал Цанаев, и, тронув друга за руку: — Аврора очень набожная была. И не место ей на этой грешной земле… Пойди в мечеть, пойди к нашим муллам, за Аврору… — у него перехватило дыхание.

— Уже был, еще пойду, все сделаю, — сказал Ломаев.

В тот же вечер, после Ломаева, вновь пришла в больницу жена, и она сама сообщила:

— Не волнуйся, все делаем. За упокой ее души и Мовлид,[20] и Еса[21] — каждый день, как положено.

— Спасибо, спасибо, — шепчет Цанаев.

Он не плачет, он держится, а на лице его — тоже маска-ухмылка, искривлено лицо, и врачи, не ему, а жене говорят, у Цанаева идет вялотекущий микроинсульт — лицо скривилось, одна рука почти атрофировалась, речь исказилась, но он все же жене с трудом сказал:

— Спасибо тебе… Прости меня за все. Я жил, как умел… Просьба одна, отвези в Чечню, в родном селе, на родовом кладбище похорони меня.

Жена плакала, а он попытался усмехнуться:

— Хм, даже в этом не умастил, сам не уехал, теперь придется тебе «груз 200» тащить… Прости, ни в чем и никому не товарищ… Аврору не спас.

— Не кори себя. Все предписано судьбой, — плачет жена над ним. — А ты обязательно поправишься… Я останусь с тобой ночевать.

— Нет, — чуть ли не закричал профессор.

Он по жизни всегда боялся доставить окружающим беспокойство, даже в виде своей болезни и надвигающейся смерти, которую он теперь с неким тревожным предчувствием ожидал. Однако во всем этом трагизме, как ученый-исследователь, он предвидел однозначную новизну переходного момента, когда одна фаза существования перейдет в иную, а это межфазовое состояние в неординарных средах всегда сопровождается флуктуацией, моментом переходного взрыва, — словно «точка росы».