Австралия

Но немногие из тех, кто читал его записки «Австралия и Восток», изъявили бы желание последовать его примеру, ибо колония оказалась куда более омерзительным местом, нежели её рисовал себе Худ из своего шотландского далека. Помимо суровых условий жизни в буше, утонченный аристократ столкнулся с дикарями-аборигенами, беглыми уголовниками, подлыми конокрадами и форменными психопатами — и пришел в ужас от увиденного.

Едва Худ сошел с корабля в Сиднее, как его чувствительная душа возмутилась. При сорокатысячном населении в городе отсутствовала канализация. По улицам, гремя кандалами стайками разгуливали осужденные. Повсюду теснились уродливые хибары, перемежавшиеся с рюмочными и пивными всего питейных заведений в Сиднее насчитывалось 215! Хуже того, колонисты, похоже, весьма терпимо относились к своим алкоголикам. Это неслыханно, возмущался просвещенный шотландец, они «открыто выражают желание пойти напиться».

Худ имел очень теплую встречу со своим сыном Александром, который 10 лет назад, взяв с собой слугу, отправился за океан искать счастья и богатства. Теперь Александр был преуспевающим скваттером близ г. Конноболас, на западной границе поселения, и он пригласил отца посетить свои владения. Визит обернулся сущим кошмаром. Верховой переход через Голубые горы — в наши дни это незабываемое путешествие — оказался пыткой. Проложенная уголовниками дорога, которая выделывала головокружительные петли по унылым серым скалам, казалась «бесконечной», писал Худ. Вскоре заморосил дождь. Его кобыла потеряла две подковы. Искать здесь кузнеца было бесполезно. «Впервые в жизни я совершенно пал духом». В пути Худ потерял свой багаж. Поселок Батерст оказался крошечным и тоскливым «Я пребывал в отчаянии».

Когда же глазам Худа наконец предстала овечья ферма сына — близ нынешнего Оринджа — он был просто убит. «Халупа», в которой ютились сын с гостем-отцом, «не была выдержана ни в каком известном архитектурном стиле», писал Худ о хижине, коя представляла собой сложенное из древесной коры жилище с дырами в стене, куда проникал свет вместе с комарами. «Вы едите их, вы пьете их, вы дышите ими», писал Худ о вездесущем австралийском комарье. «Воистину имя им легион». Ему предложили баранину — на завтрак, обед и ужин. Самым же тяжким испытанием было чувство полного, кромешного одиночества — вне зависимости от числа снующих вокруг людей.

Записки Худа о его приключениях в буше дают занимательный срез жизни на австралийском «фронтире». Притом, что ближайший полицейский участок, кабинет врача или церковь находились за много миль, обитатели землевладения в Коннобаласе постоянно жили в страхе подвергнуться нападению бушрейнджеров. Эта перспектива настолько ужаснула Худа, что он зарыл свои наиболее ценные вещи в землю.

Сын и отец Худы предприняли путешествие в Веллингтон — сегодня туда ведет живописное шоссе, окаймленное высоченными эвкалиптами и протянувшимися до горизонта зелеными полями. Но в 1841 г. над этими бесплодными степям лишь гуляли сухие ветра. Они провели ночь в Молонге, «более убогой харчевни мне за всю жизнь не доводилось видеть. Похоже, в неё набились все окрестные пьянчуги, не давая нам спать и всю ночь раздражавшие наш слух сквернословием и гоготом».

Долгие серые дни в пограничной глухомани были Худу в тягость. Тоска по дому особенно измучила Худа под Рождество: «удушливый зной малоприятным образом перечеркивает наши привычные думы о веселой поре морозов и снегопада и уютного сиживания перед камином.» Он тосковал по общению, по своим книгам и переписке с друзьями и жаловался, что газеты приходят в эту глушь лишь раз в неделю. «Причем, к несчастью, одни только сиднейские» — словом, он в конец концов решил вернуться в родную Шотландию.

Ему пришлось возвращаться в Сидней на «самом ужасном виде транспорта, который только можно вообразить» — в сиднейском почтовом дилижансе. Рядом с ним на пассажирской скамье оказался шотландский священник, которого колониальная жизнь довела чуть ли не до помешательства. Он вцепился за Худа, как утопающий хватается за соломинку, и при прощании, теребя его за рукав, жалобно умолял: «Если кто-нибудь там у нас спросит вас обо мне, скажите, что старик ещё жив и все ещё проповедует слово Божье…»

Прощаясь с сыном в Сиднее и понимая, что уж больше им не суждено свидеться, Худ жестоко раскаивался в том, что в свое время отправил его в Австралию. «Вынужден признаться, что тамошняя жизнь не имеет никаких преимуществ, компенсировавших бы её неудобства».

Впрочем, для тех английских джентльменов, которые все же обдумывали посещение далекого континента, Худ составил список необходимых вещей, кои надобно было взять в дорогу: не менее 50 выглаженных рубашек, 32 пары носков, пять фланелевых сюртуков, 10 носовых платков (8 цветных и 2 белых)…