Австралийский робинзон

В это время женщины вместе с вдовой убитого, сидя вокруг дерева, горестно оплакивали умершего. Их жалобные стоны разрывали сердце. Около этой необычной могилы австралийцы, как всегда, разложили костры, особенно к западу от нее, чтобы утром покойник был согрет не только лучами восходящего солнца, но и пламенем костра. Когда все было готово, австралийцы произнесли одно-единственное слово: «анимадиате». Это означало, что убитый ушел, но не навсегда, и станет теперь белым человеком.

Он был, по-видимому, общим любимцем, потому что все долго и искренне оплакивали его. В знак траура и мужчины и женщины острыми раковинами обрезали себе волосы, разрисовали тела глиной и всю ночь жалобно причитали. Их неподдельное горе очень растрогало меня, тем более, что бедные создания лишены утешения и надежды, которые дает христианская вера.

Меня глодала тоска, я очень страдал морально, особенно от этих сцен, которые повторялись чуть ли не каждый месяц, и снова решил бежать. Но мои опекуны или, как я их называю, родственники все время твердили, что, поскольку я вернулся из мертвых, мне ничто не угрожает.

На следующий день мы по-дружески распрощались с соплеменниками покойного и, догнав своих, все вместе пересекли реку Барвон. Остановились мы в Биарху. Здесь разгорелись жаркие споры по поводу убийства, и мне порой казалось, что убийце несдобровать. Наконец мы двинулись дальше и разбили лагерь в приморской местности Годокут. Шалаши поставили на возвышенности, откуда открывался широкий обзор, так что никто не мог приблизиться к нам незамеченным. По-видимому, мои друзья опасались мести и решили быть начеку.

В Годокуте, однако, нечего было есть, кроме моллюсков, и мы продвинулись миль на восемь в глубь материка. Нам пришлось пробираться сквозь очень густые заросли кустарника, что причиняло мне невыносимые страдания. Мои штаны давно превратились в клочья, и единственной защитой от колючек служила накидка из шкур. Несколько дней мы провели около двух пресноводных ручьев, выкапывая коренья и охотясь на опоссумов.

Отсюда мы направились в Палак-Палак, место среди широкой равнины с разбросанными на ней там и сям одиночными деревьями, изобиловавшее животными и рыбой. Здесь мы провели несколько месяцев. Мои родственники все еще опасались за свою жизнь и днем и ночью выставляли часовых, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Однажды часовые заметили многочисленное племя, которое пересекало равнину по направлению к нам. Мы мгновенно спрятались и всю ночь просидели в укрытии, изнемогая от голода, — австралийцы ведь почти никогда не делают запасов. Утром мы отправили нескольких смельчаков на разведку, они не вернулись даже ночью, и всех охватила тревога. На следующий день они наконец явились и сообщили радостную весть: племя, которое мы видели, дружественное и стоит в тринадцати милях от нас. Разведчики принесли несколько тлеющих головешек — в панике мы так быстро бросились бежать, что забыли запастись ими, — и теперь мы снова могли варить пищу.

Вскоре к нам пришел человек из этого племени: в лагуне, близ которой оно расположилось, обнаружилась масса угрей, и нас пригласили полакомиться ими. Такие приглашения обычны среди дружественных племен, поэтому мы без колебаний согласились и в тот же день присоединились к друзьям [24].

Теперь, когда нас стало много, мы уже не боялись нападения. Впрочем, впоследствии выяснилось, что наши опасения были напрасны: родственники убитого и не помышляли о мести.

Мы находились в превосходном месте, изобиловавшем едой, ничто не угрожало нашей безопасности, если не считать, разумеется, возникавших периодически ссор между своими, и на время воцарился покой. Благодаря этому я с каждым днем все лучше узнавал язык и обычаи австралийцев. Расскажу о некоторых из них, это оживит мою повесть.

Австралийцы, населяющие часть побережья Новой Голландии вокруг Порт-Филиппа, известную ныне под названием колония Виктория, как правило, люди среднего роста, с темным цветом кожи и волос, хотя они светлее жителей более теплых широт. Красавцами их, конечно, не назовешь, но многие были бы довольно миловидны, если бы не уродовали себя тем, что покрывали волосы, лицо и тело белой глиной и охрой. Волосы у них не вьющиеся, как у африканцев, а прямые [25]и имеют крайне неряшливый вид. Впечатление такое, что каждый волос растет в другую от собрата сторону и стремится отделиться от головы. Возможно, это и в самом деле так, ибо австралийцы отвратительно обращаются со своими волосами. Они самым безжалостным образом режут и кромсают их раковинами и осколками кремня. В их прическах находят себе пристанище живые мучители, называть которых не позволяют приличия.

В еде австралийцы не особенно разборчивы. Они употребляют в пищу всех животных, рыб, птиц, насекомых и пресмыкающихся, даже ядовитых, лишь бы побольше.