Австралоиды живут в Индии

А жрец Канакака направился к бамбуковой хижине, которую соорудили тут же в джунглях по этому случаю. Семь дней подряд Канакака совершал омовения дважды в день, сидел на вегетарианской диете, не подпускал себе женщин и не виделся с собственной женой.

Около хижины на длинных шестах висели черно-красные флаги-хоругви. С такими флагами панья шли в ту памятную ночь на поклонение богине Мариамме. Бамбуковая хижина, превращенная в своеобразный храм, повторяла убранство святилища богини в Калпетте. Здесь, в джунглях, панья подражали городу, стараясь воспроизвести сложный индуистский ритуал. В хижине было все, что необходимо для этого: медный светильник, бронзовая фигурка богини, меч, лезвие которого на конце было изогнуто полумесяцем, колокольчики, цветы на банановых листьях, кокосовые орехи, цветная пудра для индусской молитвы — пуджи и, наконец, веревочный хлыст. Этим хлыстом Канакака будет себя сечь, если богиня заупрямится и не захочет в него вселяться. Пришли несколько панья с факелами, они принесли богине рис и бананы. Канакака, облаченный в красную одежду пророка, «колдовал» над всеми этими предметами в хижине-святилище. Он переставлял бронзовую фигурку, перекладывал цветы, каким-то только ему известным движением касался меча, звонил в колокольчик, бормотал над кокосовым орехом. Короче говоря, занимался не своим делом, отбивая хлеб у брамина-жреца. Панья стояли в почтительном отдалении, с восхищением наблюдая за Канакакой, который, по их мнению, действовал не хуже любого брамина.

Пока били барабаны и Канакака демонстрировал свое жреческое искусство, панья во главе с Каямой вырыли неглубокую прямоугольную яму и загрузили ее расщепленными стволами хлебного дерева. Канакака в сопровождении двух юношей появился у ямы. Разбил над ней кокосовый орех и положил в половинки скорлупы дымящуюся ароматическую смолу. Поплыл резко пахнущий дымок благовоний, и Канакака вдыхал этот дымок, сидя на корточках у ямы. А два его помощника, обнаженные, в набедренных повязках, согнулись над бамбуковыми палочками, добывая огонь, как делали их предки тысячи лет назад.

«Вжих-вжих», — пел бамбук. Пророк вдыхал магический дым, шумел ветер в деревьях, темнокожие люди сидели у костров, а на темном ночном небе стыли далекие звезды. И в который раз я пыталась определить, где я и в каком времени.

Вспыхнул огонь под разогретыми трением палочками, загорелись ветви хлебного дерева, и пламя медленно, как бы нехотя, поползло по яме. Истерически вскрикнула флейта, громко и угрожающе забили барабаны. И маленькие женщины-панья, завернутые в куски светлой ткани, начали над этим огнем свой бесконечный танец. Танец был такой же древний, как земля Вайнада, как эти джунгли и далекие звезды.

Женщины двигались бесшумно, как вереница призраков. То наклоняя тела к огню, то откидываясь от него, они вращались легко и свободно. Их пятки буравили землю, разминая траву, покрытую холодной и обильной росой. Языки пламени поднимались все выше и выше. Они дышали каким-то изначальным жаром. И жар багровыми отблесками плясал на темных лицах, на взлохмаченных кудрях волос. И было в танце что-то сродни этому изначальному пламени, его бесшумным жарким порывам, его изощренности и неожиданности. И вереница танцующих была похожа на древних жриц, заклинающих этот загадочный огонь. Покорно повторяя его движения, жрицы безмолвно просили о чем-то бушующее пламя. Время от времени они, как птицы, взмахивали руками, но оставались на земле, не сумев превозмочь какую-то силу, которая удерживала их здесь, у огня. Тогда они кричали странно и угрожающе, как будто виновник их бессилия был где-то совсем рядом. И этим крикам вторила тревожная дробь барабанов и захлебывающаяся, вызывающе резкая песня флейты.

Все чаще кричали танцующие, все быстрее били темные руки в барабаны, все выше и выше забиралась мелодия флейты, пока на каком-то крутом подъеме не задохнулась и не оборвалась. И языки пламени, покорные этим звукам, сникли и, укрощенные, поползли по обугленным стволам, зябко прижимаясь к жару раскаленных углей.

Когда последний язык пламени, заклятый и обессиленный темными жрицами, метнулся, чтобы погибнуть в мертвенной синеве угасания, вереница танцующих распалась и раздался гортанный торжествующий крик.

Крик, как ночная птица, взмыл к звездному небу и отозвался крупной дрожью в теле пророка. И так же задрожал меч в его руке. Замолкнувшие было барабаны вновь загремели, повторяя ритм дрожи тела Канакаки. Потом его сотрясла конвульсия, и пророк упал на холодную и сырую траву и стал извиваться на ней и корчиться как будто от острой и непереносимой боли. Губы его были сомкнуты, глаза закрыты, и только его темная рука продолжала судорожно сжимать рукоятку меча. Несколько панья, подскочивших к нему, подняли пророка, но он снова упал. Его опять подняли, стараясь утвердить на неверных ногах.