Австрийские фрукты

Увидеть Ивана Гербольда на Соколе – в этом не было ничего удивительного. Но увидеть его пьяным у борделя, с разбитым лицом… Такого ожидать было невозможно.

Да нет, все возможно. Жизнь кого угодно сломает, если нажмет посильнее.

– Давай домой отвезу, Вань, – сказала Таня. – Постой полминутки, сейчас подъеду.

Может, Иван и отказался бы – ей, во всяком случае, не очень хотелось бы, чтобы ее видели в таком состоянии те, с кем связаны светлые впечатления юности, – но на ногах он стоял с трудом и на отказ у него, наверное, просто не хватило сил. Он молча кивнул.

«А вроде же он здесь не живет давно, – подумала Таня, садясь за руль. – К родителям приехал, наверное, да мало ли…»

Иван тяжело опустился на переднее сиденье. Захлопнуть как следует дверцу ему не удалось. Таня перегнулась вправо и закрыла ее сама. Спиртной запах при этом ударил ей в нос так сильно, что она поневоле поморщилась. Ни с каким пьяным мужиком возиться бы не стала. Но юность канула в прошлое, а значит, не изменится уже никогда. И те, кто был дорог в юности, уже не сделаются безразличны.

Иван сидел, уронив голову на грудь. Искоса глядя на него, Таня видела не человека, а глыбу черного уныния.

Когда повернули на Сурикова, он сказал:

– Можно, у тебя переночую?

Это было ей понятно. Кто б хотел явиться в таком виде в родительский дом.

Она въехала во двор, заперла ворота, открыла перед Иваном дверцу машины, а когда он тяжело выбрался наружу, то и дверь дома.

– Посиди, я сейчас, – сказала Таня, когда вошли в большую комнату.

Она взбежала на второй этаж, приоткрыла дверь к Алику. Он спал. Телефон лежал на полу рядом с кроватью. Таня наклонилась, подняла телефон – разряжен. Чертов пацан. Далось же ему над ней издеваться!

Она поставила его телефон на зарядку и спустилась вниз. Иван сидел на стуле в той же позе, в которой она его оставила. Он был широкий, как камень, и вместе с тем казалось, что из него выкачали воздух. Хотя какой воздух в камне?

– Сейчас постелю тебе, – сказала Таня. – Пойдем.

Он ничего не ответил, не шелохнулся даже – смотрел в пол.

– Вань… – Она подошла, коснулась его плеча. – Вставай, я тебе помогу. Пойдем спать.

Он вздрогнул от ее прикосновения, поднял голову. Взгляд, к ее удивлению, был не мутный, тяжелый только. Но внимание, которое было главным в этом взгляде, когда Таня увидела его впервые, главным осталось и теперь, двадцать лет спустя.

– Что ты? – спросил Иван, и она поняла, что он заметил ее короткую улыбку.

– Так. Двадцать лет спустя…

Это прозвучало, может, невпопад, но Иван понял.

– Виконт де Бражелон практически, – хмыкнул он.

После этих его слов Таня уже не улыбнулась кривовато, а с облегчением рассмеялась. Все-таки приятно встретить друга лучших своих лет. Даже у борделя, даже избитого и пьяного. Да и не такой уж он пьяный, кажется.

– Пьяный, как сволочь, Тань. – Иван поморщился, словно расслышав ее мысли. – Можно, душ приму?

– Конечно. Я просто подумала, ты лечь хочешь поскорее.

– Ничего я не хочу, – сказал он с такой тоской, что ей стало не по себе.

Ей всегда становилось не по себе, когда она видела что-то, полностью выпадающее из ее понимания. Как может звучать такая тоска в голосе Ивана Гербольда, было ей непонятно именно что полностью, совершенно. Но что же – слишком далеко их разнесло за двадцать лет.

В ванную она его все-таки проводила. Соображать-то он, может, и соображает, но качает его сильно, швыряет от стенки к стенке. Таня вспомнила, как ее подружка по колледжу съездила на каникулы к родителям в село под Кишеневом и привезла домашнего молодого вина. Вот от него как раз такой эффект и был: голова вроде ясная, а ноги не слушаются.

– В ванну влезть сможешь? – спросила она, доставая из комода полотенце и махровый халат, а из зеркального шкафчика флакон с йодом. – А то давай здесь побуду, пока помоешься.

Он кивнул и покачал головой. Видимо, это означало, что в ванну влезть сможет, а караулить, как он будет мыться, не надо. Таня все-таки постояла под дверью, пока шумел душ, и ушла, только когда шум прекратился и послышалось шлепанье мокрых ног о пол.

К тому времени, когда Иван вышел из ванной, она постелила ему в дальней комнате, а сюда, в большую, принесла из кухни тарелку супа. И хлеб принесла тоже. Надо было и водки, может, но спиртного в доме Таня не держала, боясь, чтобы оно не попалось Алику.

– Скулу сильно ссадил, – заметила она, когда Иван сел к столу и в свете лампы стала видна замазанная йодом ссадина у него на щеке. – Об асфальт, что ли?

– Не знаю.

Он поморщился, и спрашивать, с кем он подрался и почему, она не стала, хотя это было ей любопытно. За последние полчаса Таня вообще успокоилась как-то, приободрилась. Наверное, от того, что с Аликом все в порядке, стол освещен любимой лампой Евгении Вениаминовны, и до углов комнаты свет из-под ее узорчатого стеклянного абажура достает тоже, и мрачных теней нет поэтому в углах.