Австрийские интерьеры

Реальность плавания через пролив однако же совершенно не вписывается в схему доктора Магнуса. Капитан Израиль Своей Судьбы вовсе не обязан рассекать собственной грудью толщу тумана, он путешествует вполне комфортабельно: на море штиль, безветрие, ярко сияет солнце. На палубе полно народу, все парусиновые шезлонги заняты, из открытого машинного помещения доносится веселый перезвон сигнального телеграфа. Это мимолетное отдохновение погоды совершенно не соответствует принципу истинно шекспировского единства между состоянием стихий и внутренним миром персонажа. Капитан чувствует себя одновременно и освободившимся, и совершенно разбитым, он полон страха перед будущим, вопреки заверениям в безопасности, на которые щедра судьба, он кажется себе подлинным Капитаном Своей Судьбы и вместе с тем не забывает о том; что тропинка из золота ограничена трехмесячной визой с самыми туманными перспективами на будущее. Даже чайки, которые вовсе не повернули к берегу через пару миль пути, но по причине хорошей погоды сопровождают пароход до самого Дувра, не сулят утешения, потому что Капитан ухитряется им позавидовать: по прибытии им не придется выдерживать допрос английского чиновника, желающего понять, какой страны ты гражданин, в порядке ли твоя виза, с какой целью ты прибыл, сколько у тебя денег, где ты живешь у себя на родине и по какому адресу остановишься здесь.

Развернувшись у причала в дуврской гавани, пароход идет кормой вперед к молу, на борт поднимаются носильщики, и Капитан может запротоколировать свое первое впечатление от Англии: у подножия башенного крана, прислонясь к нему и скрестив руки на груди, стоит полицейский, рукава рубашки у него закатаны, на голове шлем, похожий на шлем пожарного, с ремешком, пропущенным под подбородком, — самого штатского вида полицейский изо всех, какие попадались ему на глаза во всей его матросской и капитанской жизни! К сожалению, вопросы задает не этот полицейский со скрещенными на груди руками, а чиновник, которому Капитан предъявляет приглашение Пауля Кнаппа, подтверждение гостиничной предоплаты, трехмесячную визу и дорожные чеки, способные покрыть ожидаемые в этот период расходы. Разумеется, у него тут же покрываются потом руки, разумеется, тут же запотевают с внутренней стороны стекла очков, разумеется, какой-то мелкий предмет, будь это перочинный ножик, футляр для очков или чековая книжка, падает на каменный пол таможенного ангара, в котором, стоя за пультом, занимается своим делом чиновник, осуществляющий иммиграционный и паспортный контроль. После двухчасовой задержки Капитана Израиля Своей Судьбы впускают в пределы Британской империи — на три месяца. Теперь ему можно, расслабившись, насладиться сказочной поездкой по Южной Англии, глядя с высоты железной дороги на остающиеся внизу городки с черепичными крышами, из которых торчат целые шеренги дымовых труб, на поля хмеля, огороды и сады, на то там, то тут мелькающие синие плакаты рекламы Форда и удивляясь тому, какое количество англичан в это воскресное утро играет в футбол по обе стороны от железнодорожного полотна на импровизированных стадионах.

Первая лондонская тропинка ведет Капитана из номера в красно-черной гостиничной коробке на Рассел-сквер к Кнаппам, живущим в Хэмпстеде. Хэмпстед в Лондоне напоминает Гринцинг в Вене — район особняков на самом высоком, если так можно выразиться, холме. Знакомство с метро он уже осуществил в Париже и продолжает теперь в Лондоне, воспользовавшись Северной линией. И все равно ему не удается диагностировать запах, душноватый и гнилостный, подстерегающий тебя уже на входе и вовсе накатывающий во время спуска по эскалатору. Пожалуй, этот запах напоминает атмосферу, царящую в венских многоквартирных домах, где затхловато, но по-своему уютно пахнет морскими свинками, но здесь гигантские вентиляторы не дают этому запаху застояться, приводя его в искусственное движение вокруг огромных металлических барабанов подобно тому, как приходят в искусственное движение бесчисленные толпы народонаселения Британской империи от Индии до Новой Зеландии, от Австралии через Гонконг до Канады и до Мыса Доброй Надежды, когда король призывает к оружию или еще к чему-нибудь в том же роде. Прибегнув к столь реалистической и вместе с тем опьяняющей метафоре, ему удалось бы ухватить самую сущность Британской империи, и он так и сделал бы, не рассеивайся его внимание из-за страха выйти не на той станции — в Белсайз-парке, то есть слишком рано, или в Голдерс-грин, что было бы слишком поздно.