Австрийские интерьеры

Воспроизведя горизонтальную проекцию кабинета младшего партнера на схеме второй половины квартиры, мы обнаружим прямоугольник супружеской спальни. Высокие, орехового дерева кровати в стиле бидермайер, а на них громоздятся пуховые постельные принадлежности; четыре шкафа с овальными дверцами — для белья и для одежды; белый крашеный умывальник, фарфоровый кувшин для воды, развевающиеся марлевые занавески на окнах; шнурок сонетки на стене между кроватями. Стоит дернуть за шнурок, размышляет хозяйка в полудреме, и откроется шкаф, благоухающий бельем, и из-за расположенного на его дверце зеркала появится окутанный облаком лаванды капитан I ранга императорского и королевского флота, благородный «фон», ее дорогой любовник в белоснежной накрахмаленной парадной форме, он отвесит короткий поклон, обмеряет парадным шагом четырехугольник супружеского ложа, остановится перед спящим супругом, быстро отдаст честь, обнажит шпагу и заколет адвоката, допущенного к делам в верховном и уголовном судах. Да нет же, откроется другой шкаф, платяной, думает в полусне хозяин дома, и оттуда выйдет ребе Соломон из моравского гетто, доводящийся дядюшкой тете Эстерль и, между прочим, родным отцом самому господину адвокату, и примется вышвыривать, вышвыривать и вышвыривать католические ризы, епископские митры, сутаны капуцинов и бенедиктинцев, пышные мантии, расшитые золотом, и черный убор монахинь, — примется вышвыривать все это на супружеское ложе, а сверху, на всю эту гору одежды, полетит канделябр-семисвечник. И все займется огнем. На самом же деле, потянув за шнурок, можно вызвать только слугу, кухарку или горничную. Благородный «фон» в парадном мундире и ребе Соломон, лютый во гневе, — парочка не из лучших.

Парочку получше можно составить, хоть и окажется она разделенной двумя застланными ослепительным бельем кроватями, из фотографий в серебряных рамках на ночных тумбочках; на мраморной поверхности тумбочки со стороны хозяйки дома красуется хозяин дома, супруг, адвокат верховного и уголовного судов — в сером пальто на меху с отороченными мехом отворотами, трость под мышкой, пенсне на носу, а на голове — котелок; на мраморной поверхности тумбочки со стороны хозяина дома, рядом с выточенной на токарном станке подставкой для карманных часов, — фотография хозяйки дома: лютня в руках, букет из сухих трав и листьев (аксессуар фотоателье), глубокий взгляд с поволокой. Почему? Такой вопрос могла бы задать тетя Эстерль, она вечно задает бестактные вопросы… Почему на мраморной поверхности ночного столика не красуется в одном случае капитан I ранга императорского и королевского флота в парадном мундире, а во втором, пусть и на расстоянии в две кровати, лютый во гневе ребе Соломон с пылающим семисвечником? Позволь тебе, тетя, объяснить: из-за мальчиков в матросках. Чти отца своего и мать свою, а вовсе не капитана императорского и королевского флота в белом парадном мундире и не дедушку Соломона с зажженным канделябром на семь свечей. О нем, о деде, чем меньше вы будете знать, тем лучше: для учеников Шотландской гимназии моравское гетто — местечко слишком уж экзотическое, не для пеших прогулок. О регулярных походах туда нечего и думать, тем более — тем, кто носит матроску. В Ветхом завете имя Соломон звучит, разумеется, замечательно, но с таким именем не больно-то сделаешь карьеру в многонациональной империи, хотя и увядает оно в данном случае на практически безжизненной ветке фамильного древа. Или вам и впрямь в день торжественного шествия на празднике Тела Христова, когда его святое апостольское величество император Франц-Иосиф собственными ногами ступает под небосводом, хочется заковылять вслед за набожными учениками Шотландской гимназии с семисвечником Соломона в руках? Почему именно в спальне нужно впадать в патетику? Спальня есть спальня, и все, что происходит в спальне, остается недоказуемым, как все спальные истории.