Австрийский моряк

Они были не очень удобными даже по меркам Второй мировой войны, но могли выполнить двухнедельное плаванье, чтобы экипаж не падал от усталости. Не быстроходные (всего лишь девять узлов в надводном положении), но вполне мореходные - имели два дизельных двигателя и могли двигаться на одном, пока другой заряжал батареи. На них имелся второй перископ, неплохая рация «Сименс-Гальске» и приличное вооружение: специально разработанное орудие «Шкода» калибром семь с половиной сантиметров. Имелся даже крошечный камбуз и капитанская каюта, своего рода огороженный занавеской гроб с койкой и складным столом в уголке центрального поста. Лодки вполне недурно выглядели: элегантные, бледно-серо-голубыми борта и темно-синие палубы - на самом деле, довольно распространенная концепция подводной лодки. Когда мы вышли на новой лодке в залив Кварнеро, в наших головах не оставалось никаких сомнений, что скоро мы покажем презренным немецким союзникам, из чего же на самом деле сделан императорский и королевский подводный флот.

В те первые недели 1917-го явственно казалось, что нам скоро придется делать все возможное и невозможное ради императора и Отечества, поскольку зимой 1916-17-го, война стала серьезным испытанием для подданных императорского дома Австрии. Или, что вероятнее, мы с запозданием отнеслись к ней серьезно. Казалось, до этого времени конфликт ничем кроме масштабности не отличался от любой из предыдущих австрийских войн.

Да, жертвы были огромны; но боевые действия велись далеко, в России и Альпах, и если мы где-то теряли крепость или возвращали город, это почти никак не влияло на повседневную жизнь. Некоторых товаров не хватало, и множились проблемы, но в конце концов (все были уверены) это закончится, как все предыдущие кампании дома Габсбургов. Мы лишимся одной-двух провинций, если проиграем, или получим одну-две новые, если победим. Но в итоге нами по-прежнему будет править император, и Австрия — тысячелетняя Австрия — возродится по результатам мирных переговоров, как и прежде.

Та зима изменила всё. Еды и сырья к концу года стало недостаточно, поскольку набрала силу британская блокада. Сначала исчез кофе, затем резина и медь. Вскоре начало не хватать молока и мяса, а масло осталось в далеких воспоминаниях. Хлеб заменили грубым «военным хлебом» с опилками, в котором муки становились все меньше, а опилок с каждой неделей все больше. Потом возникли трудности даже с картофелем. И тут случилась беда: повсюду в Австрии и Германии в 1916-м грянул неурожай.

Голод и разруха начали подкрадываться к двум империям. Перегруженные железные дороги уже не могли перевезти даже те толики угля, что остались от ненасытных доменных печей и военных заводов, также не было ни электричества, ни газа. Зимой 1916 года было очень холодно, все ходили на работу и обратно в протекающей обуви и ветхой довоенной одежде, а люди ложились в постели и дрожали под одеялами уже в три часа пополудни в неосвещенных, неотапливаемых помещениях. Населению, чтобы не умереть от голода, доставался лишь скудный рацион из репы — похлебка из репы, пюре из репы, сушеная репа, варенье из репы, даже сосиски из репы.

Все это было достаточно печально. Но когда началась эта ужасная зима, наш старый император умер после шестидесяти восьми лет правления. По нынешним меркам может показаться, что это пустяк: измученный старик протянул ноги в середине войны, в которой миллионами погибали молодые. Но вдумайтесь, что это значило для нас, когда только древние старики могли вспомнить другого правителя. Это было похоже на кашель, который начинается лавинообразно: сначала сантиметр за сантиметром, потом весь склон горы сдвигается и набирает скорость, пока не сметет леса и деревни на пути. Так или иначе, не совсем понимая почему, мы почувствовали, будто что-то сломалось. Во всяком случае, даже в первые месяцы правления нового императора, люди называли его «Карлом Последним».

Тихий, спокойный мирок имперской Австрии, старой тетушки Австрии, такой неряшливой, и потому непредприимчивой, но так уютно безопасной, улетел как сон, а мы жестко погружались в новую эру колючей проволоки и отравляющего газа. Это была уже не династическая война; союзники и Центральные державы сплелись в борьбе не на жизнь, а на смерть: один плотно затягивал петлю на шее своего противника, а другой пытался полоснуть врага по горлу бритвой.

Но эти мрачные мысли улетели далеко прочь в те первые часы 1917 года, когда я лежал в постели с Елизаветой (находящейся на седьмом месяце беременности) в квартире моей тетушки в Вене. Миллионы гибли на полях сражений; великие империи рушились у нас над головами. Но когда мы лежали в тишине в те немногие отпущенные нам часы, ощущая зарождающуюся новую жизнь, казалось, ничто не имеет значения, кроме падающих на подоконник снежинок.

— Кого ты хочешь? — спросила она, смеясь, — мальчика, чтобы вырастить еще одного Радецкого, Шварценберга или принца Евгения Савойского, приносящих славу монархии и новый блеск фамилии Прохазка? Наверняка кавалера Рыцарского креста Марии Терезии, не меньше?