Австрийский моряк

Сейчас это может показаться странным, но в свои двадцать один Елизавета была уже вдовой — одной из многих тысяч молодых женщин той эпохи, которым выпала судьба овдоветь, не побыв толком замужем. Она была дочерью мадьярско-румынского магната из Клаузенбурга, что в Трансильвании, но большую часть детства провела в Будапеште и в разъездах с родителями по Франции и Италии. Мать умерла от дифтерии, когда Елизавете исполнилось десять, а отец погиб в аварии, когда ей было двенадцать, оставив дочь и младшего сына на попечении родичей — семьи Келешвай из замка Келешвар, затерянного в лесах Трансильванских Альп. В те дни среди тамошней знати коренилась идея, что у девочек предназначение одно: выйти замуж и служить продолжению славной мадьярской нации. Так Елизавета в возрасте пятнадцати лет оказалась сосватана за князя Йено Эрленди. По всем меркам то была очень удачная партия: приемная дочь обедневшей трансильванской аристократической семьи породнилась с одной из богатейших и могущественных фамилий старой Венгрии, владевшей большей частью графства Дебрецен, а также имевшей паи во всех предприятиях, от угольных шахт до выращивания сахарной свеклы. Да и сам князь, если судить по фотографиям, был вполне под стать даже такой красавице как Елизавета: почти до неприличия привлекательный породистый мадьяр в роскошном мундире Двенадцатого королевского гонведского гусарского полка «Граф Кальноки» — в этом полку он служил капитаном.

Но Елизавета не хотела замуж. Она находила мадьярское аристократическое общество непроходимо скучным, а будущего супруга характеризовала, без обиняков, как страшного тупицу. «Он был так глуп, — говаривала Елизавета, — что будь глупей еще капельку, у него сердце не смогло бы биться». Бедняжка оттягивала бракосочетание несколько лет под разными предлогами, даже симулировала туберкулез, чтобы ее отправили в санаторий в Швейцарию. Но потом наступили июль 1914 года и всеобщая мобилизация. Обе семьи всполошились, Елизавету запихнули в поезд из Цюриха, и 1 августа в венской Фотивкирхе было спешно организовано венчание. Мобилизация превратилась в хаос, и медовый месяц закончился преждевременно, на следующее утро. Князь запрыгнул в автомобиль и укатил в Гьер, откуда его полку предстояло отправиться на польский фронт на неделю раньше намеченного срока. Война за Австрию для эскадрона князя началась на рассвете шестого августа, на русской границе близ Крашника, с нападения по узкой, углубленной дороге между таможенными столбами на пару госпитальных повозок на конной тяге. И закончилась там же, потому как «госпитальные повозки» оказались на поверку тачанками русского пулеметного взвода. Выяснилось это слишком поздно, чтобы поворачивать. Последовала короткая, но убедительная демонстрация полной беспомощности кавалерии перед лицом автоматического оружия. Единственный уцелевший гусар прихромал на австрийскую территорию к вечеру, таща на плече седло и изорванный и окровавленный ментик с меховой оторочкой.

Елизавета оставалась еще в Вене, когда узнала о своем вдовстве. Родня хотела увезти ее в Венгрию, но она, с присущей ей находчивостью, ускользнула, поступив работать медицинской сестрой. В те первые дни войны многие аристократки вызывались добровольно идти в сестры милосердия, но спустя пару месяцев усталость, запах крови и гангрены отбивали желание. Да только Елизавета была из другого теста: она выдержала все, и спустя год ее перевели в специальный отдел лицевых ранений под руководством профессора Киршбаума с медицинского факультета Венского университета. Возможно, окопная война способствовала непропорциональному количеству ран в голову, быть может, виной тому было развитие антисептики, благодаря которой человек, обреченный прежде на смерть, теперь оставался жить, чтобы полвека протянуть с отсутствующей нижней челюстью и изувеченной от глаз и ниже половиной лица, питаясь через трубочку. Так или иначе, летом 1915 года недостатка в пациентах у профессора и его ассистентов не наблюдалось. Медики пересаживали кожу и кости в попытке воссоздать искореженные физиономии раненых, потоками поступавших с полевых госпиталей Австрии и Германии.

Это был тяжелый труд для всех, и больше всего для сестринского персонала, которому приходилось кормить больных и поддерживать хоть какой-то оптимизм в молодых бедолагах, коих ожидали подчас года два болезненных операций, не гарантирующих в итоге положительного результата. Но Елизавета с работой справлялась превосходно. Она была не только умной, старательной медсестрой и отличным лингвистом, но и прирожденным утешителем страждущих. Как бы графиня не уставала, у нее всегда находилась минута посидеть с жутко изуродованным пациентом, без различия, обладатель ли это аристократической приставки «фон» или «цу» или шахтер из Силезии. Я спросил ее однажды, не боится ли она, что все пациенты влюбятся в нее.