Австро-Венгерская империя

Александр Петрович Извольский, занимавший пост министра иностранных дел Российской империи в 1906–1910 годах, был человеком со сложным характером. Его преемник Сазонов, в целом относившийся к Извольскому положительно, пишет о нем следующее: «Этот талантливый и в сущности добрый, несмотря на наружное бессердечие, человек имел слабость, которая чрезвычайно усложняла и портила жизнь как ему самому, так и всем его окружающим… Он усматривал во всем, что происходило в области как политической, так и частных отношений, и что могло касаться его хотя бы самым отдаленным образом, признаки личной к себе несправедливости и злого умысла»[100]. К тому же Извольский, видимо, страдал манией величия: он был очень высокого мнения о своих дипломатических способностях. На встрече с Эренталем Извольский заявил, что Россия не станет возражать против аннексии Боснии и Герцеговины, если Австро-Венгрия, в свою очередь, поддержит требование Петербурга изменить статус Босфора и Дарданелл. (Россия уже давно добивалась свободного прохода своего военного флота через проливы.) Эренталь согласился, поскольку резонно полагал, что другие великие державы, в первую очередь Великобритания, не пойдут навстречу пожеланиям русских. Так и случилось: в Лондоне Извольского ждал отказ. Тем временем 6 октября 1908 года Франц Иосиф официально объявил об аннексии. Этот шаг, а также тот факт, что шеф русской дипломатии согласился с экспансионистскими планами Вены, касавшимися земель, на которые претендовала Сербия, вызвал бурю негодования среди славянофильски настроенной русской общественности. Извольский подвергся резкой критике в Государственной Думе, а патриотическая печать обвиняла его чуть ли не в предательстве.

Почувствовав себя одураченным, царский министр заявил, что Эренталь надул его, поскольку в Бухлау, мол, австрийский дипломат и словом не обмолвился о том, что Вена совершит аннексию в ближайшие дни, а говорил об этом лишь как о планах на будущее – без указания конкретных сроков. Извольский явно лгал, поскольку в конце сентября – т. е. в период между встречей в Бухлау и манифестом австрийского императора об аннексии – на переговорах с немецкими и итальянскими дипломатами он сам упоминал о том, что Эренталь, скорее всего, представит план аннексии в начале октября. Старательно растравляя в себе не очень-то обоснованное чувство обиды, русский дипломат дошел до того, что в разговоре с немецким канцлером Бюловом употребил по отношению к Эренталю совсем не дипломатические выражения, назвав его «грязным жидом» (ходили слухи, что предки австрийского министра были еврейскими торговцами).

Венская дипломатия, впрочем, тоже наделала немало глупостей. Так, австро-венгерский посол в Париже Кевенхюллер в разговоре с министром иностранных дел Франции Питоном обронил фразу о возможности аннексии Боснии и Герцеговины и ее сроках за несколько дней до того, как об этом было объявлено. Информация просочилась в парижскую прессу, и Извольский, находившийся в то время во Франции, узнал о случившемся из газет, что привело его в состояние крайнего негодования. Схожие чувства испытал и Вильгельм II, которого глубоко задело то, что о планах ближайшего союзника он узнал позже, чем его заклятые враги – французы. Но главные трудности ждали Австро-Венгрию впереди. Турция, естественно, не согласилась с потерей (пусть и формальной) обширной провинции. Будучи неспособной вести войну, Османская империя, однако, энергично протестовала и объявила бойкот австро-венгерским товарам. Если учесть, что за день до объявления об аннексии Фердинанд Болгарский провозгласил себя царем, а свою страну – полностью независимой (Болгария номинально имела статус автономного княжества под сюзеренитетом султана), обстановка на Балканах складывалась действительно непростая. К тому же возмутилась Сербия, правящие круги которой повели себя так, будто это они, а не султан, потеряли Боснию и Герцеговину. Белградское правительство объявило мобилизацию резервистов и выделило дополнительно 16 млн динаров на военные расходы.

Мотивы поведения Белграда вполне понятны. Во-первых, окончательный переход под контроль Габсбургов Боснии и Герцеговины, где жило немало сербов, делал проблематичным создание в будущем великосербского государства. Во-вторых, стратегическое положение Сербии в результате аннексии ухудшилось: теперь она была окружена австро-венгерской территорией с трех сторон. Тем не менее, при всей показной решительности Белграда, сербское правительство действовало с оглядкой на Петербург и не пошло бы на столкновение с Австро-Венгрией без благословения России. Но, несмотря на все возмущение, вызванное аннексией у русской общественности, значительная часть которой ставила знак равенства между понятиями «патриотизм» и «панславизм», такого благословения сербы не дождались.