Австро-Венгерская империя

Положение Франции было намного более простым и одновременно более сложным, чем у Британии. Простым – потому, что конфликт Франции с Германией выглядел неустранимым, и французское общество (равно как и немецкое) сознавало это. Можно сказать, что Франция знала своего врага в лицо и имела достаточно времени для подготовки к решающей схватке. Сложным – потому, что надеяться на реванш Франция могла лишь в случае поддержки со стороны Британии и России, а эта поддержка не была само собой разумеющейся. Поэтому именно Франция являлась душой Антанты. Французская дипломатия поддерживала скорейшую реализацию программы перевооружения русской армии и строительства стратегически важных железнодорожных магистралей в западных районах Российской империи. Франция поддерживала любые решительные действия России, следствием которых могла бы быть конфронтация с Центральными державами.

К началу балканских войн 1912 – 13 годов Париж пересмотрел свою прежнюю дипломатическую стратегию, согласно которой возможное столкновение России с Австро-Венгрией – в отличие от конфликта с Германией – не рассматривалось Францией в качестве достаточного повода для вступления в войну. Осенью 1912 года, беседуя с русским послом в Париже, бывшим министром иностранных дел Александром Извольским, французский премьер (впоследствии президент) Раймон Пуанкаре заявил, что если в определенной ситуации Россия посчитает необходимой военную интервенцию против Австро-Венгрии, и если такая интервенция приведет к вмешательству Германии, «французское правительство заранее готово признать эту ситуацию casus foederis[135] и ни на момент не поколеблется в своей решимости выполнить союзнические обязательства по отношению к России»[136].

Нельзя сказать, что западные державы желали этой войны, но обе они приняли ее: Великобритания – после долгих колебаний, Франция – практически сразу после того, как стало ясно, что Германия и Россия не намерены оставаться в стороне от австро-сербского конфликта.

Жребий брошен

Еще не были похоронены жертвы сараевского убийства, а «партия войны» в Вене уже поняла: случившееся – прекрасный шанс свести счеты с Сербией, раз и навсегда избавиться от опасного «балканского Пьемонта». «Сейчас или никогда» – под этим лозунгом выступили не только давний сторонник войны Конрад фон Гетцендорф, но и министры иностранных дел и обороны – Леопольд Берхтольд и Александр Кробатин. Шеф австрийской дипломатии хоть и советовал дождаться предварительных результатов расследования сараевского преступления, однако предупреждал, что «в случае слишком долгого ожидания может быть упущен… момент, когда общественное мнение Европы находится под впечатлением злодейского убийства… Полное же игнорирование кровавой драмы (т. е. отсутствие решительных действий по отношению к Сербии. – Я. Ш.) равнялось бы отказу от нашего статуса великой державы – со всеми вытекающими из этого неблагоприятными политическими и моральными последствиями».

Между тем расследование убийства эрцгерцога и его супруги продвигалось довольно быстро. Террористы, готовившие и осуществившие покушение, были задержаны или на месте, или несколько дней спустя. Поначалу члены «Млады Босны» хранили молчание, но затем один из них, Данило Илич, то ли из страха, то ли после того, как ему пообещали помилование, рассказал следователям все, что знал. (По иронии судьбы именно Илича вместе с еще двумя террористами впоследствии казнили. Остальные, в том числе Гаврило Принцип, были – одни благодаря смягчающим обстоятельствам, другие из-за несовершеннолетия – приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Принцип, а также Чабринович и Грабеж умерли в 1916–1918 годах в тюрьме от туберкулеза.) Стало ясно, что к организации сараевского убийства причастна «Черная рука», однако никаких доказательств того, что убийцы Франца Фердинанда были связаны с официальными властями Сербии, обнаружить не удалось. Специальный следователь Франц Визнер, посланный в Сербию для расследования обстоятельств подготовки теракта, докладывал 13 июля: «Доказать и даже подозревать сербское правительство в том, что оно было осведомлено о покушении, либо участвовало в его осуществлении и подготовке, либо предоставило для него оружие, – не представляется возможным».

Сами сербские лидеры вели себя после гибели Франца Фердинанда вполне корректно: король и принцрегент даже выразили соболезнования Францу Иосифу. Правда, в Белграде царило приподнято-воинственное настроение, а националистическая сербская печать преподносила убийство как следствие агрессивной политики Вены по отношению к южным славянам. 10 июля неожиданно умер от сердечного приступа русский посол в Сербии Гартвиг – причем в тот момент, когда он находился на приеме у австрийского посла барона Гизля, которому пришел разъяснить позицию своего правительства. Эта смерть вызвала в Белграде новую волну антигабсбургской истерии: Вену подозревали в отравлении Гартвига, известного своим ярым панславизмом и просербской позицией.