Австро-Венгерская империя

Ситуация в югославянских землях монархии тоже была неоднозначной. Еще на рубеже столетий в политическом спектре Хорватии сформировалось несколько основных течений. Националисты, ядро которых составляла Хорватская партия права, основанная Анте Старчевичем, выступали за создание независимого хорватского государства – в рамках габсбургской монархии или вне ее; они добивались присоединения к Хорватии и Славонии также Далмации и провинций, населенных словенцами. Политика Старчевича и его последователей носила ярко выраженный антисербский характер: они считали сербов православной, менее культурной и потому «младшей» ветвью хорватского этноса; словенцы в этой теории получили название «горных хорватов». Партия права стремилась к хорватизации сербов и словенцев так же, как будапештские власти настаивали на мадьяризации самих хорватов.

Хорватскому национализму противостоял национализм сербский, главной политической целью которого было объединение южных славян в рамках одного государства под началом Сербии. Но постепенно умеренные сербские и хорватские политики, объединенные враждебностью к правительственному курсу на мадьяризацию славянских областей Венгерского королевства, пришли к выводу о необходимости тесного сотрудничества. Хорвато-сербская коалиция, пришедшая к власти в Далмации, а затем и в самой Хорватии, выступала в пользу триалистического решения. Однако преследования некоторых югославянских политических деятелей властями монархии, ряд судебных процессов против них в 1912–1913 годах, распространение националистических и панславистских настроений привели к росту напряженности в Хорватии, Далмации и особенно Боснии. После начала войны раскол среди южных славян монархии углубился. Осенью 1914 года участились случаи массового бегства сербов из Боснии и Герцеговины, Баната и других областей через линию фронта в Сербию; в сербскую королевскую армию в эти месяцы вступили около 35 тысяч таких добровольцев. В 1915 году в Париже сербские, хорватские и словенские эмигранты, разделявшие идеи югославянства, образовали Югославянский комитет, который позднее перебрался в Лондон. Его главой стал известный хорватский политик Анте Трумбич. Его сторонники в Австро-Венгрии пытались развернуть антигабсбургскую агитацию, вели сбор информации военного и политического характера, которую переправляли за границу.

Тем не менее вплоть до 1917 года говорить о полномасштабном национально-политическом кризисе на юге монархии было нельзя: преобладающим течением в югославянских провинциях оставался лоялизм. Особенно спокойной была обстановка в словенских землях. «У словенцев – в отличие от хорватов и сербов – практически не было сторонников идеи триединой югославянской нации («три племени одного народа»). Наоборот, выдающийся словенский писатель Иван Цанкар и другие представители словенской интеллигенции обращали внимание на то, что по менталитету словенцы ближе к австрийцам (тирольцам), нежели к сербам… Словенцы политически объединились с хорватами и сербами для того, чтобы противостоять все более сильному давлению со стороны немецкого и итальянского экспансионизма, а не ради объединения с сербами и хорватами в одну нацию»[147].

Национальные проблемы оставались мощной бомбой, заложенной под государство Габсбургов в результате дуалистического компромисса 1867 года. В июле 1914-го император и его окружение, втянув Австро-Венгрию в войну против Сербии и России, собственными руками подожгли бикфордов шнур, ведущий к этой бомбе. Репрессивная политика властей монархии в первые годы войны ускорила движение смертоносного огонька по шнуру; тем не менее у Габсбургов еще оставалась возможность погасить его. Для этого, однако, был нужен мир – и, как ни странно, отсутствие перемен на троне, поскольку Франц Иосиф, пользовавшийся, несмотря на свою старческую пассивность (а может, и благодаря ей), значительным авторитетом у большинства подданных, оставался «сильнейшим из существовавших [в монархии] центростремительных факторов»[148].

* * *

Популярность Франца Иосифа была, несомненно, явлением иррациональным, ведь его нельзя назвать выдающимся правителем в полном смысле слова. Однако за долгие годы царствования три поколения его подданных настолько привыкли к нему, что императора-короля стали воспринимать как символ стабильности, постоянное слагаемое самой жизни, без которого невозможен нормальный ход событий. К тому же сдержанный характер Франца Иосифа, его неизменная вежливость и приветливость, трагические обстоятельства семейной жизни императора, вызывавшие сочувствие, наконец, сама его старость в «упаковке» государственной пропаганды, которая доносила до подданных благородные седины и твердый взгляд монарха, но ничего не говорила о его слабостях, нерешительности, первых признаках старческого маразма и прочих неприятных вещах – все это способствовало тому, что авторитет императора оставался неизменно высоким.