Автобиографические записки.Том 3

Чтобы несколько освежить живопись портрета, я в некоторых местах, особенно в складках одежды, тронула пастелью. В конце концов портрет вышел похож и неплохо сделан…

* * *

Директор Государственного Русского музея Николай Алексеевич Цыганов[197] определенно решил устроить мою персональную выставку в мае 1940 года. Мне пришлось всю зиму работать для этой выставки.

12 мая она была открыта. Меня встретила администрация музея во главе с Николаем Алексеевичем и публика ласково и внимательно. Выставка была устроена заботливо, с большим умом и вкусом. Бригада, работавшая над экспозицией выставки, состояла из четырех научных сотрудников музея и одной младшей служащей: бригадир П.Е. Корнилов, К.Е. Костенко, Н.В. Петошина, И.О. Могилевская и Женя. Все были терпеливы, энергичны, неутомимы и благожелательны. Работали с энтузиазмом и подъемом. Пришлось очень много работать над усвоением материала, который я представила на выставку. Он был очень разнообразный и по технике исполнения и по темам[198]. Ориентироваться в нем и построить нечто цельное и стройное было нелегко. (Всех вещей было 642. Из них — 43 портрета, живописи и рисунка — 415, гравюр — 200, литографий — 25.) Но бригада с экспозицией справилась отлично, и я им глубоко благодарна за то, что они следовали моим советам и желаниям. Выставка была построена в историческом аспекте и расположена в хронологическом порядке.

Мы решили выделить в первом зале живопись маслом (50 вещей), так как мои ранние работы проходили в масляной живописи. Мы хотели показать весь пройденный мною путь в этой области, кончая портретом академика Н.А. Морозова 1938 года. Маслом я вообще работала мало, о причинах этого я уже говорила…

Что мне самой больше всего нравилось на выставке, если мне посмотреть на нее глазами постороннего зрителя? Я бы сказала: «Испания» по колориту и красочной насыщенности, по стилю — «Пункахариу», а по лирике — «Павловски», «Острова» и многие «Ленин-грады».

Мне хочется думать, что моя выставка была полезна в смысле изучения техники, приемов, рисунка и общей культуры. Со всех сторон я слышала благоприятные отзывы о ней: от искусствоведов, от всевозможных знакомых и незнакомых людей и, что меня очень радовало, от юных художников. 30 июня выставка закрылась, и жаль было думать, что от нее ничего не осталось, как и от многих других выставок, кроме книги записи посетителей, как реальное доказательство, что она была и ее видели… В то же время я довольна, что она окончилась. Ничем заняться серьезно и вплотную я не могла. Она держала меня на веревочке. Все время надо было исполнять какие-то дела, связанные с этой выставкой. Дни проходили зря, бесплодно и бесследно…

Хочу приняться за работу, а для этого мне опять надо спрятаться, «нырнуть под воду», где бьют свежие, живительные ключи, и к ним прильнуть устами… Я жажду одиночества…

24 июня ездила на открытие «Пенат», в Куоккала[199], где жил последние 30 лет и умер Илья Ефимович Репин. Был жаркий, знойный день. Дорога утомительна — с ухабами и ямами.

Дом Репина был немаленький, но состоял из небольших комнат, часто прорезанных дверями, окнами, и все разной вышины. Комнаты были довольно темные, так как вокруг центральной части дома шли крытые застекленные террасы, которые отнимали свет. Крыша дома состояла из стеклянных пирамид, очень крутых и заостренных (ввиду частых дождей и больших снегопадов).

Собралось на открытие огромное количество народу. Дом был набит до отказа. В него пускали по очереди, и нам пришлось часа полтора прождать на воздухе. В доме было так тесно, что ничего нельзя было рассмотреть, и я, долго не задерживаясь, вернулась в Ленинград. Но мне пришлось вскоре еще раз там побывать. Я согласилась участвовать, как ученица Ильи Ефимовича Репина, в радиомонтаже, устроенном по случаю 10-летия со дня его смерти. Кроме меня, из учеников Репина были приглашены Александр Иванович Кудрявцев[200] и Митрофан Семенович Федоров. Передача должна была происходить в «Пенатах» 29 сентября.

Когда мы приехали, «Пенаты» были пусты. Мы были одни, не считая двух дикторов и радиомехаников, занятых своими техническими приготовлениями.

У нас было много времени впереди, так как выступать мы должны были в половине девятого вечера.

Мы тихо и с чувством благоговения обошли весь дом. Внизу самые большие комнаты были — столовая и кабинет. В столовой стоял знаменитый круглый вертящийся стол. Он был накрыт скатертью. Стояли приборы, посуда, большие вазы с цветами. Это создавало иллюзию жизни в доме. Нам казалось, что вот-вот сейчас мы увидим входящего хозяина дома.

Наружная стена столовой была застеклена до потолка. Это огромное окно закрывалось на ночь плотными деревянными ставнями. У внутренней стены находилась небольшая кафедра, с которой «провинившийся» гость должен был в «наказание» выступать с речью. Вина гостя большей частью состояла в нарушении правил этикета, установленного хозяевами за круглым столом.