P.S. Ливи, ты не подписала свое письмо. Не забудь это сделать. С.Л.К.
P.P.S. Я надеюсь, Вы извините обращенную ко мне приписку мистера Клеменса: для него типично помещать это прямо в письме.
Мой дорогой мистер Браун.
Я был за три тысячи миль от дома, за завтраком в Новом Орлеане, когда еще сырая утренняя газета, среди других телеграфных сообщений, принесла эту скорбную весть. Не было места в Америке, самого отдаленного, богатого или бедного, значительного или скромного, где бы слова скорби по Вашему уважаемому отцу не были бы произнесены в это утро, ибо его произведения сделали его известным и любимым по всей стране. Для миссис Клеменс это и личная потеря, и наша скорбь – это скорбь, которую человек испытывает при потере кого-то особенно дорогого и близкого. Миссис Клеменс так и не перестала сожалеть, что мы в последний раз уехали из Англии, не заехав его повидать, и с тех пор мы часто планировали путешествие через Атлантику с единственной целью – взять его за руку и еще раз поглядеть в его добрые глаза, прежде чем он будет призван к вечному покою.
Мы оба сердечно благодарим Вас за эдинбургские газеты, которые Вы прислали. Моя жена и я присоединяемся к сердечным приветам Вам и Вашей тетушке и к искренним выражениям соболезнования.
P.S. Наша Сюзи по-прежнему «Мегалопис». Так он ее нарек.
Не могли бы Вы пожертвовать нам фотографию Вашего отца? У нас нет ни одной, кроме группового фото вместе с нами».
То была моя вина, что мы так никогда больше и не увидели доктора Джона. Сколько раз я грешил против мягкого, терпеливого и всепрощающего духа Ливи! Я всегда говорил ей, что если она умрет первой, то я до конца жизни буду переполнен угрызениями совести за те слезы, что вынудил ее пролить. И она всегда отвечала, что, если бы мне было суждено уйти из жизни первым, ей никогда не пришлось бы осыпать себя упреками без того, чтобы и меня из-за своих слез любить менее преданно и верно. Мы вели этот разговор снова и снова, и тысячу раз, когда ночь смерти уже спускалась над ней, хотя мы этого не подозревали.