Автобиография

«Отче наш» мы выучили наизусть и, отвечая, произносили таинственные слова, не задумываясь, как гадалка, говорящая тарабарщину, не имеющую никакого смысла. Но хоть мы и не понимали, о чем говорится в этой молитве, мы каждое утро хором читали ее, обращаясь к богу. И, право, это не такой уж большой грех, так как я уверен, что и сам господь бог, к которому мы обращались, не понимал ее. Если бы бог мог услышать эти вопли, которые мы все называли молитвой, то он давно бы запретил их полицейским циркуляром.

Что касается азбуки, то здесь произошло одно недоразумение. Когда я начинал учиться в школе, в сербском алфавите было тридцать две буквы, но вскоре после этого две буквы исчезли, и, помню, учитель долго и зло ругался по поводу исчезновения этих букв.[8] Мы не были уверены в том, что их не украл кто-нибудь или, скажем, не проглотил, или они, может быть, просто упали с учительского стола, а сторож вымел их и выбросил на помойку. Иди, может, учитель спрятал их в свой стол и не хотел нам показывать.

Так или иначе, но с пропажей пришлось примириться. И примирение произошло довольно странным образом.

Однажды учитель объяснил нам, что у каждого человека тридцать два зуба. И поэтому в сербском алфавите тридцать две буквы. Нам, с нашей детской наивностью, казалось тогда, что на каждом зубе висит по букве, а зубы были чем-то вроде клавишей на рояле. Когда же учитель сообщил нам, что в действительности у человека тридцать зубов, а два зуба «мудрости» появляются только у взрослых, мы окончательно уверились в том, что две буквы учитель спрятал в свой стол, так как для них не было зубов.

Но в целом с азбукой мы справлялись довольно легко благодаря методу, который применял наш учитель. Обычно он начинал так:

— Милан, видел ли ты когда-нибудь жабу?

— Да, господин учитель!

— Помнишь ли ты, как она выглядит?

— Да!

— А ты помнишь, что у нее вверху голова, внизу хвост, а по бокам четыре ноги, две протянуты вперед и две назад?

— Да.

— Похоже? — спрашивает учитель и пишет мелом на доске букву Ж, которая и в самом деле всем нам казалась жабой с головой, хвостом и четырьмя ногами. Благодаря такому методу мы очень быстро запомнили букву «Ж».

Точно так же учитель нашел сравнения и для всех других букв: Б, например, колотушка, которой цыган ударяет в бубен, Г — виселица, О — дыра, Ш — забор вокруг фруктового сада, Т — вешалка, X — козлы для распилки дров, У — вертел, Д — турецкий нужник, а Ф — тетка Перса, жена школьного сторожа, которая без конца кричала на нас, уперев руки в бедра, чем и напоминала букву Ф.

А когда мы все это запомнили, нам уже ничего не стоило написать на доске любое слово.

— Йован, напиши слово «бог».

Йован, конечно, смущается, а учитель подсказывает:

— Колотушка, дыра, виселица.

И тотчас слово появляется на доске.

— А теперь ты, Пера, напиши слово «дуд».[9]

Пера, конечно, тоже смущается, а учитель подсказывает:

— Представь себе ягненка на вертеле между двух турецких нужников.

И Пера тотчас же вспоминает и пишет заданное слово.

Так мы учили и, наконец, выучили всю азбуку.

А цифры учить было тоже не очень трудно. Чтобы мы поняли, что такое один, два и так далее, учитель нам показал сначала один палец, потом два и так по порядку, пока не показал нам пять пальцев на одной руке и четыре на другой. Но цифра десять и самого учителя привела в немалое смущение. Он никак не мог объяснить нам значение ноля. Все его старания не приносили никакого результата: то ли мы его не понимали, то ли он сам чего-то не понимал.

— Ноль, дети, — это ничто, но это может быть и что-то. Сам по себе ноль — ничто, но если поставить впереди ноля единицу, то будет десять, а если поставить цифру два, будет двадцать. Бог его душу знает, почему, но это так! Это нелегко объяснить! Ну вот, например, моя жена… Пока, скажем, она не вышла за меня замуж, она была никто и ничто. Правильно? А когда она вышла за меня, то стала госпожей учительшей. Так ведь?

— Так! — хором отвечает весь класс.