Автобиография Дмитрия Раевского. Сокровище чаши

отличается от Анечкиного тем, что я постоянно отвлекаюсь на какие-то мысли, ток теряется, боль

сразу возвращается. А раз так, то зачем тратить время? Я старался не отвлекаться, но депрессия

давила: хотелось жалеть себя, хотя болел он.

Два дня на этой стоянке пролетели быстро, и вот мы опять снимали палатки, загружали лодки, а

Серёга лежал на дне лодки на тюках с провизией и позволял мне грести всю дорогу вместо него, без перерыва. Сменить меня он не смог бы, даже если сильно этого желал: он и себя с трудом

держал, не говоря уже о тяжёлых трёхметровых дубовых вёслах.

Переход был большой – семнадцать километров через широкий плёс, при сильном ветре и высокой

волне. К концу перехода (а это четыре с половиной часа) я настолько выбился из сил, что, когда

лодка уткнулась носом в берег новой стоянки, я просто упал и минут пять лежал ничком.

Придя в себя и уняв дрожь в руках, помог девушкам и участливым соседям разгрузить нашу лодку, поставил палатку и упал в неё с сильным желанием лежать часа два.

Место стоянки было удивительно красивым: сосны - насколько хватает взгляда, а под ними – кусты

крупной черники. Чтобы поставить палатку, я минут десять ел чернику, чтобы раздавленные ягоды

не испачкали материал моего походного дома.

Но совесть позвала меня в палатку к Сергею: он давно не принимал «прививку жизни» из моих

ладоней, и боль стала сильно одолевать его ещё на половине пути, а сейчас, наверное, уже совсем

доконала. Я оказался прав. Он лежал в палатке ничком, как мешок. Лоб был в испарине, температура

градусов тридцать восемь, а то и больше.

Дрожащими от усталости руками я помог ему сесть и положил правую руку на раздутую щёку, а

левую – на затылок.

Началась борьба с усталостью.

Во мне горело сильное желание помочь этому измождённому многодневной болью человеку -

желание столь сильное и искреннее, сколь и бескорыстное. Но усталость брала своё, минут через

десять я стал неспособным к сосредоточению и провалился в забытьё.

Всё ещё держа руки, я увидел сон, который был реальнее яви.

Что это было? Трудно сказать. Важно даже не то, что я видел в тот момент, а то, что я понимал. А

понимал я многое.

Огненный шар, летящий над чёрной землёй… Я понял, что именно так нужно стремиться к Высшему

– к совокупности всего святого и чистого, какое вообще только возможно на этой земле и над ней.

Человек в странной шапке, сидящий перед морем огня... Я понял, что таким бывает бесстрашие; что и мне надо быть таким бесстрашным, что и я так могу.

Несколько сменяющих друг друга картин поразили меня в самое сердце. Прошло несколько секунд, я был потрясён тем, как много смог узнать такого, что в совокупности можно назвать смыслом

жизни! Причём не какой-то там жизни, а – Жизни, прекрасной в своей чистоте и стремительности и

удивительной в своей цельности!

Зрение вернулось ко мне, я посмотрел на Серёгу и убрал руки.

14

Он выглядел не менее потрясённым, чем я. Глядя на меня непонимающим взглядом, он спросил:

- Что это было?

Видно было, что он волнуется и что нечто очень озадачило его.

- Трудно сказать… Долго рассказывать… А что?

Я был в себе и все еще осмысливал то, что понял. Весь мир был для меня теперь совершенно другим.

От моих несовершенств и фобий не осталось и следа, моя душа была сильна, как тысячелетний дуб, и чиста, как омытое ливнем небо.

- Просто я перестал болеть.

Тут и меня проняло, я отвлёкся от своих мыслей:

- Это как???

- Ну, как если бы меня запихнули в огромный колокол… В голове сначала был гул, потом звон… А

потом в челюсти… ну, во всех натруженных болью местах вдруг появилось такое облегчение… Как

ты это сделал???

Я смотрел на него как баран на новые ворота, и тут до меня стало доходить: озарение, которое я

испытал и которое занимало сейчас всю мою душу, как аромат распустившегося удивительного

цветка, спасло моего друга, излечив его от болезни! Вот это да!

Мы вышли из палатки, пошли к костру. Все бродили где-то или отдыхали, и мы были одни среди

всего этого великолепия. Было не жарко, пятый час вечера; середина июля дарила теплом небес

и прохладой воды. Серёга изучал своё новое состояние, ощущения в челюсти, трогал лоб и с

удивлением отмечал, что не только температура ушла, но даже слабость отошла на второй план.

Он может идти!

Не удержавшись, Серёга вошёл по колено в воду, зажмурившись от удовольствия, через минуту

вышел, сделал несколько взмахов топором, расколов пару чурок. Видно было, что от всего этого он

получает несказанное удовольствие.

И тут я стал рассказывать. Я стал описывать моему другу увиденные картины и те смыслы, что они

несли, и вообще всё моё теперешнее состояние, которое так же отличалось от прежнего, как и

его. В нас обоих произошли удивительные, весьма ощутимые перемены в считанные минуты, и

скорость и сила этих перемен удивляла обоих.

Выслушав мой рассказ, Сергей сказал:

- То есть получается, что твой альтруизм спас и тебя, и меня?

- Получается, что так.

- Значит, бескорыстие – это сила в этом мире?

Он выглядел глубоко изумленным.

- Значит, что так. Но сила стремления того шара ещё чище альтруизма.

- Быть устремлённым - значит быть выше альтруиста?