Автобиография духовно неправильного мистика

Я с самого раннего детства был влюблен в тишину. Я сидел молча, сколько хватало сил. Естественно, домашние считали меня бездельником — и были совершенно правы! Так и есть, я — бездельник, но ничуть об этом не жалею.

Доходило до того, что я мог сидеть себе, а мама подходила и говорила, например: «Прости, но дома никого нет, а мне нужно, чтобы кто-то сбегал на базар за овощами». А я продолжал сидеть и отвечал: «Если кто-то появится, я непременно передам».

Все привыкли смотреть на меня как на пустое место — не имело значения, тут я или нет. Время от времени они снова пытались поручить мне какие-то дела, но быстро бросали эти попытки и говорили: «Оставим его в покое, все равно толку не будет». По утрам меня просили что-нибудь купить на рынке, а вечером я приходил и говорил: «Я забыл, что нужно было купить, а теперь базар уже закрылся...»

Мама как-то сказала: «Ладно, мы сами виноваты. Мы целый день ждали, но дело не в этом. Просто не нужно было тебе ничего поручать. Интересно, чем же ты сегодня занимался?»

«Я вышел из дома и увидел чудесное дерево бодхи», — ответил я. Именно под деревом бодхи достиг просветления Гаутама Будда. Собственно, благодаря нему это дерево и получило свое название. Никто уже и не помнит, как называли эти деревья до просветления Будды. Какое-то название, конечно, было, но после Будды дерево переименовали в его честь.

У нас возле дома действительно росло красивое дерево бодхи. Оно просто манило меня. Под его сенью всегда царила тишина и прохлада, никто мне там не мешал. Я не мог пройти мимо, хоть чуток под ним не посидев, а иногда мог сидеть там и весь день напролет.

После нескольких подобных случаев родители решили вообще меня не беспокоить. Они вели себя так, будто я вообще перестал существовать, и это меня безмерно радовало. Это принесло мне удивительную свободу. Никто от меня ничего не требовал, а когда никто от тебя ничего не хочет, ты погружаешься в молчание. Мир принимает тебя как часть себя, потому что ничего уже от тебя не ждет.

Когда я задерживался допоздна, меня искали обычно в двух местах — либо в доме моей Нани, либо под тем деревом бодхи. Поскольку поиски начинали с дерева, я обычно забирался по веткам на самую верхушку. Домашние подходили и говорили: «Нет, тут его, похоже, нет».

А я кивал головой и мысленно говорил: «Это точно. Меня здесь нет».

Моим первым внетелесным переживанием стало падение с дерева. Я медитировал обычно на задворках университета, на прекрасном холме с тремя высокими деревьями. Там было очень тихо, никто туда не ходил. Я забирался на одно из деревьев и медитировал. Однажды я вдруг понял, что продолжаю сидеть на ветке, а тело мое упало и лежит под деревом. Я оставался наверху и соображал, как вернуться в тело. На счастье, мимо шла женщина из соседней деревни, она несла продавать молоко и заметила лежащего неподвижно человека. Она, должно быть, слышала, что в тех случаях, когда внутреннее тело отделяется от внешнего, нужно потереть человеку межбровье — точку «третьего глаза», врата входа. Покидая тело, дух оставляет эти воротца открытыми.

И она потерла мне лоб. Я видел, как она подносит руку к моей голове, а в следующий миг уже открыл глаза, поблагодарил крестьянку и спросил, как ей это удалось.

Она сказала, что просто слышала где-то об этом. Она была из глухой деревушки, но и туда доносились распространенные слухи о том, что именно через «третий глаз» дух покидает тело и возвращается назад.

Я искал врата просветления, сколько себя помню — с самого раннего детства. Должно быть, эта мечта осталась у меня от прошлых жизней, потому что не было ни дня, когда бы я не занимался этими поисками. Конечно, все вокруг считали меня чудаковатым. Я никогда не играл с другими детьми. Я даже не заговаривал со своими ровесниками. Мне они казались туповатыми. Они и в самом деле занимались поразительными глупостями. Я никогда не хотел играть в футбол, волейбол или хоккей. Естественно, все считали меня странным. Что до меня, то я тоже пришел к такому выводу. Повзрослев, я понял, что на самом деле странный не я, а весь наш мир.

Последний год жизни дома, когда мне исполнился двадцать один год, стал периодом душевных срывов и духовных прорывов. Разумеется, все те, кто меня любил — родители, друзья и преподаватели, — отчасти понимали, что со мной происходит. Но почему я так отличался от остальных детей? Почему часами сидел с закрытыми глазами? Зачем усаживался на берегу реки по ночам и смотрел в звездное небо? Естественно, те, кто не понимает подобных вещей — а мне и не очень-то нужно, чтобы их понимали, — считали меня сумасшедшим.

Меня почти не замечали даже дома. Меня постепенно перестали о чем-то спрашивать. Все вели себя так, будто меня здесь нет. И это мне нравилось — так я превращался в ничто, в пустоту, в полное отсутствие чего-либо.