Автобиография Иисуса Христа

– Йесус, – сказал Элиша, – я знаю, ты умеешь дурачить неграмотных людей, но сейчас будь серьезен. Решается твоя судьба. Недавно ты одновременно совершил несколько преступлений в разных городах от Вирсавии до Филипповой Кесарии. В Кесарии ты убедил толпу в скором наступлении конца света, и несколько человек совершили самоубийство. В Вирсавии ты украл деньги городской общины, а в Баниасе возле пещеры ты прилюдно принес жертву поганому языческому Пану, говоря, что это он послал тебя в мир с благой вестью; при этом ты оскорблял священников. В Хевроне ты совершил преступный молебен Гелиосу, бросал в огонь ладан и гадал по дыму и силе огня. В Эйн-Геди ты смешал настойку афарсемона с вином, ночью напоил этим нескольких женщин и от имени мессии совокуплялся с ними прямо в синагоге, при этом избил и связал раввина, который пытался тебе помешать. И это только малая часть твоих преступлений. Мы здесь, чтобы призвать тебя к ответу.

– Премногоуважаемые нагиды, – сказал я, – вы сами себе противоречите. Вы сказали, что я совершил все это одновременно в разных городах. Как же я мог это сделать?

– А еще по всей Иудее ты вызывал мертвых и волховал. И призывал к беспорядкам, к свержению римской власти, – игнорируя мой вопрос, сказал Ханох вкрадчивым голосом и добавил: – Об этом знает сам первосвященник Иосиф, и он послал нас сюда.

Я растерялся, подумав, что они издеваются надо мной. Некоторое время мы все молчали, и слышно было сопение тучного Ханоха. Я невольно подумал, что он и со своей женой, наверное, милуется, не меняя каменного выражения лица; точнее, она, видимо, скачет на нем по причине его неуклюжего телосложения, а он лежит на спине безучастно, как статуя.

Раввин Авдон взглянул на меня гиеной, собираясь что-то сказать, но не решился встревать в разговор и покашлял в кулак.

– А теперь слушай внимательно, Йесус, – торжественно сказал Элиша, довольный тем, что сумел произвести на меня впечатление. – Из всего этого следует, что твоя слава не принадлежит тебе и приносит Израилю неприятности. Мы прекрасно знаем, что ты не совершал перечисленных выше преступлений и какие-то жалкие проходимцы просто использовали твое имя, хотя ты, на мой взгляд, не менее жалкий проходимец, но твоя слава – это химера на бешеном быке. А бык – это ты. Йecуc, что делают с быком, который взбесился?.. Ты молчишь? Да, потому что знаешь, что такой бык должен быть заколот.

Ханох согласно покачивал головой, глядя куда-то сквозь меня. Я должен был придумать достойный ответ, какое-то оправдание, потому что это был тот самый случай, когда только слова решают судьбу. Я понял (и это вселило в меня надежду), что у нагидов не было готового вердикта относительно меня, они еще не знали, что меня ждет, и все должен был решить Синедрион на основе того, что они обо мне туда доложат.

– Хорошо, пусть я бык, – сказал я. – Но я имею свой голос, я говорящий бык, в этом вы мне не можете отказать, хотя бы потому, что я говорю с вами.

– Да, – задумчиво произнес Элиша. – С этим не поспоришь. Ну и что?

– Вспомните, любомудрые нагиды, что сказано в притче о быке, который при жизни имел один голос, а после смерти получил семь голосов: два его рога стали трубами, кости двух ног – флейтами, из шкуры сделали барабан, толстая кишка превратилась в струны для арфы, а тонкие кишки стали струнами для цитры… Я хочу сказать, что моя смерть еще больше возбудит людей, сойдутся новые толпы, из тех, кто сочтет меня невинно пострадавшим учителем. Так уж устроены люди: стоит помереть обычному человеку, и он становится в три раза благочестивее, никто не говорит о нем дурного, а стоит умереть проповеднику, он превращается в божество. Так что, приговорив меня к смерти, Синедрион сделает так, что заиграет сразу вся эта музыка, и она не даст высокопочтенному Каиафе спать спокойно.

Мне показалось, что, когда я закончил говорить, на лице Элиши появилось удовлетворение, которое, впрочем, сразу сменилось прежней раздраженно-недоверчивой гримасой. Ханох продолжал безразлично глядеть куда-то, будто мог видеть недостойный мир сквозь стены синагоги.

Элиша повернул голову к местному раввину и повелительно сказал:

– Авдон, выйди.

Раввин поклонился им и немедленно, пятясь, вышел, плотно притворив за собой дверь.