Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Партсобрание было той публичной сферой, где большевики всех званий, мнений и пристрастий встречались друг с другом. Коммунистическая манера говорить о вещах завораживала, мобилизовывала, придавала вкус жизни. Большевики, судя по материалам дискуссии, постоянно спорили, импровизировали. Далеко не пассивные или запуганные, участники дискуссии говорили постоянно, выражая свое политическое кредо кто как умел: каждый чувствовал, что влияет на ситуацию. При составлении корпуса устной речи большевиков приходит на ум термин «социолект»: партии удалось создать в рамках повседневного языка дополнительную вербальную знаковую систему, свой социолект, использование которого стало отличительной чертой общения большевиков друг с другом. Слово «товарищ» ярко иллюстрирует переход в 1920-е годы норм политического общения в языковую норму русскоязычного лингвокультурного сообщества. Частое использование сокращений – ГЛАФПРОФОБР, ГорОНО, РКСМ, ВКП(б) ЦКК и т. д. – тоже выдает большевистский стиль222. У партийного языка были и языки-предшественники, и «диалекты». Первые требуют изучения более широких слоев революционной культуры и останутся за пределами нашего исследования. Разница между «диалектами» выявляет важнейшие моменты в самом коммунистическом дискурсе, которые при ином взгляде трудноуловимы и которые мы постараемся обозначить. Никакого «децистского», «троцкистского» и тем более «зиновьевского» языка как целостного явления, конечно, не существовало. Использовались те же слова (от слова «дискуссия» до слова «раскол»), но – и это нам важно – в разном, порой диаметрально противоположном значении. Оппозиционеры не создали свой контрсловарь, но в прагматике действий, в интеракции переозначили, переосмыслили чуть ли не весь большевистский тезаурус. Произошло своего рода сектантское отделение, притом что словарь коммуниста оставался неизменным и оппозиционеры не выходили за границы все того же единого, эсхатологического большевистского нарратива. Итак, мы постараемся указать на особенности оппозиционного словоупотребления, но диалекты нас будут интересовать не сами по себе, а как способ исследования общего социолекта большевизма.

В дискуссии было что-то сиюминутное, мимо чего ретроспективное прочтение может легко пройти. Спорящий старался менять парадигмы описания того или иного политического явления, сообразуясь (если не всегда соглашаясь) с тезисами ЦК. Формулируя свою позицию, он выдвигал политический аргумент в соответствии с конкретной исторической ситуацией. В то же время дискутант реагировал на аргументы других товарищей, соглашаясь с ними, полемизируя с ними, высмеивая их. Нас будет интересовать та констелляция значений, которая определяла риторическое намерение говорящего, – не только то, что его слова могли значить, но и какое они имели воздействие. Споря, убеждая, коммунисты стремились не только к выстраиванию четкой аргументации, но и к повышению своего авторитета. Придавая форму мнениям окружающих, выступающий не только модифицировал политический язык, но и преследовал прагматическую цель: возглавить местных оппозиционеров или попасть в партийный аппарат223.

Речи дискуссантов фиксировались в подробных стенограммах на четыре-пять страниц, иногда и больше. Рукописные оригиналы в архивах встречаются довольно редко: эти материалы дошли до нас в отпечатанном и упорядоченном виде. Стенограммы включают пересказы выступлений с указанием фамилии говорящего (но без имени и отчества) и партячейки, в которой он был зарегистрирован. Часто к стенограммам прилагали все предложенные на собрании резолюции с указанием результата голосования (велся общий подсчет голосов, поименные голосования были редкостью). Мы обычно не знаем точно, кем и для кого создавались стенограммы. Личности машинисток и их число неизвестны: в стенограмме это не указывалось, их подписи также отсутствовали. Перед нами в основном текст явно сокращенный, иногда – с обозначением (опять-таки редким) выходов в невербальное общение: как правило, это выкрики или смех. Могли фиксироваться оценки с места («оратор говорит бессвязно»), голоса («погромный документ!») или выкрики («хватит!», «хулиганство!» и т. д.). Иногда речь оратора прерывали: «довольно», «садись», читаем мы в стенограмме (или: «шум в зале»). Чтo вставить в стенограмму, тоже могло стать причиной спора. Представители обкома могли потребовать стенограмму, чтобы обличить оппозиционеров в крамоле; те обычно протестовали, заявляя, что стенограмма «неправленая». В других случаях ситуация была обратной: меньшинство настаивало на фиксации всего сказанного, чтобы иметь возможность потом распространить стенограмму среди партийцев и использовать ее как средство убеждения.