Автобус

Летом небо строгое и сильное. Светлое. Белое, резкое и горячее. Словно солнце по всему небу расползлось. Словно весь небесный свод излучает жизнь. Распахнут небесный глаз во всю ширь, а зрачок в нем всего один: бешено пламенеющий диск солнца. Даже облака проносятся с опаской: не их время. Как бы вовсе не прогнали.

Осенью небо высокое. Неприступное. Прыгаешь внизу, кувыркаешься — а не достать. Деловито плывут солидные, всеми уважаемые облака, и нет им до тебя дела вовсе. Кончается год. Уходит и сладость весенняя, и сила летнего пламени. Зима на подходе. Справляйся сам, как умеешь.

А в тот день небо было просто страшное. И не подобрать слов для его описания. Синее? Да уж не зеленое! Высокое? Да уж повыше шапки! Так какое же? Другое, и все!

Впрочем, на мне был шлем, а не шапка. Шлем, чешуйчатая броня, рукавицы. Справа от меня бурой глыбой высился сержант со знаменем. Наверное, в знамя и целились. Только я успел подумать, что небо какое-то не такое сегодня, да и облака подозрительные — шарахнуло по голове словно молотом; и с тех пор я уже облаков не вижу.

Вообще ничего не вижу.

Только всего ведь не расскажешь. Сейчас я просто больной. Болезнь всех равняет. Неважно, что меня под знамя привело, сколько лет я прожил, кем был и что делал зрячий.

Что важно, сейчас княжна объяснит. Слышно, что голос у нее отвердел. Больше не забавляет спор с гостьей: тот мир, или другой. Не в разнице дело!

— Раз уж ты не спишь, поможешь мне объяснить?

— Да, конечно.

— Ты ослеп вот уже год назад. Почему ты до сих пор не вылечился?

Гостья шумно и взволновано дышит. Наш разговор ей непонятен. Наслушавшись таких бесед, легко отгадать причину. Мир, из которого она появилась, четкий и жесткий. Все вылечиваются — она же сама сегодня утром видела. А этот почему не лечится? Денег нет? Болезнь очень сильна?

— Потому что я не верю в этого Бога. Или, точнее, верю, но недостаточно.

— Ну и что! — удивленно восклицает гостья — Разве это важно?

— В нашем мире — важно. Этим он и отличается, — тихо объясняет княжна. — Когда мы попали к вам туда…

— Вы бываете у нас? Ох, что я говорю! Вы же с нами в автобусе ездили!

Наверное, княжна улыбается. Голос задумчивый:

— Это одна из моих девушек… Очень похожа… Иногда ездит она. Иногда — я. Так вот, в вашем мире больше всего поражает однозначность.

— То есть?

— Ну, выражаясь словами кого-то из ваших же мудрецов, подкова, прибитая к двери, приносит удачу независимо от того, веришь ли ты в нее, или же нет. И этим ощущением у вас пропитан весь мир. Сначала одно, потом другое. Если есть голова, обязательно есть хвост… Собственно, наш город и не любят именно за то, что мы у вас этого нахватались. Мы установили слишком жесткую связь с Богом. Чудо исчезло, превратилось в обыденность. Не знаю, как у вас, а у нас за такое убийство сказки могут войну объявить.

Гостья молчит. Дыхание меняется: раз; потом еще раз. Похоже, она хочет что-то сказать. Ищет слова. Еще немного, и я услышу, как в ее голове сталкиваются разные ответы.

— Я почему-то думала, что вы возьмете у нас науку… Технику, ту же медицину… — растерянно произносит гостья. — По крайней мере, мы все в этом уверены… Если будет контакт с инопланетянами, то главный обмен будет именно технологиями… а у вас тут сама идея технологии вызывает ужас… занятно… Ой, что я говорю! А как же вы жили раньше? Вы ведь лечили так же?

Шорох ткани: княжна пожимает плечами. Я никогда ее не видел. Хороша ли она собой? Как любит одеваться? Шьет ли по обычаю платье из кленовых листьев на осенний праздник? Знакомый воин как-то проговорился, что княжна хотела узнать побольше о другом мире. Любопытство привело ее в наш город, а потом она намертво влюбилась в мастера, да так и осталась. Хотелось бы мне услышать, что сказал об этом ее отец. Но лучше услышать это откуда-нибудь издали. Князя ТопТаунского прозвали Грозным года за три до моего рождения…

Между тем княжна отвечает:

— Примерно так же. Только редко. Каждый случай исцеления готовился около месяца, с каждым больным возились по отдельности. Никому бы в голову не пришло, что можно построить храм, и там лечить сразу нескольких… Но это все подробности, они совсем не главные.

— А что главное?