Автограф

Да, доктор Пауст никогда не выхлопатывал себе успеха, признания, литературных удобств. Он был примером человеческого достоинства и чести.

Прочел тогда Артем и письмо Константина Георгиевича из Пушкинских гор. Очень давнее, от 37-го года.

«Рувим! Пишу Вам это письмо около могилы Пушкина, в Святогорском монастыре. Могила очень простая, вся в простых цветах, вокруг цветов — вековые липы. Все полно громадного «неизъяснимого» очарования, и теперь понятно, почему Пушкин так любил эти места. Ничего более живописного я не видел в жизни — корабельные сосновые леса, озера, холмы, пески, вереск, чистые реки, травы, и главное — очень прозрачный и душистый воздух. Здесь много пчел и пасек. Цапли на озерах подпускают к себе почти вплотную. Живем мы рядом с Тригорским, в погосте «Воронич», около церкви, где Пушкин служил панихиду по Байрону».

Рувим Фраерман потом подчеркивал, что его другу Паустовскому была присуща внутренняя свобода.

И за этим тоже приехал тогда Артем? К учителю?

Концерт закончился. Надо пойти и вдохнуть свежего морозного воздуха. Прежде не задумывался над тем, что воздух может быть вполне овеществленным.

Все из зала спустились в ресторан. Усаживались. Двигали стульями, подкладывали под ножки столов туго свернутые бумажные салфетки, чтобы столы не качались. Разглядывали и громко обсуждали закуску. Читали этикетки на винных бутылках. Жизнь есть жизнь.

Артем задержался у наружных дверей клуба. Кто-то тронул его за плечо. Артем обернулся — Рюрик.

— Мир острит, — сказал Рюрик мрачно.

— Пойдем ужинать.

— Вы не волнуйтесь — я за другим столиком, потому как из другого аула.

— Уже сбежал?

— Дисквалифицировали из вашей сборной.

Артем не стал ничего уточнять. Ему Рюрик нравился.

Артем прошел в ресторан. Тамара и Геля были за столом. Глеб Оскарович нес гуся на блюде, будто таз с водой, которую он боялся расплескать. Неподалеку с улыбкой причастного к событиям человека вышагивал Вельдяев. Надежда Чарушина сняла откуда-то украшение — бумажную голубую звезду — и вставила в прическу. Деталь, которая окончательно дополнила ее наряд на сегодняшний вечер. Виталий Лощин в этом не сомневался.

Вадим Ситников со своей девушкой оказался за одним столиком с Чарушиной. Стол по составу назывался сборным: ни от Вадима, ни от Чарушиной заказов на компании не поступало. Еще за столом сидели двое неизвестных, может быть кассиры железнодорожных касс или работники торга. И потом еще подсел Лощин. Девушка Вадима разглядывала Чарушину, но так, чтобы не ущемить собственного достоинства, как она считала. Ситников быстро выпил рюмку водки. Пригласил выпить неизвестного мужчину — кассира или работника торга, потом Лощина. Лощин скромно выпил. После третьей или четвертой рюмки Вадим начнет поддразнивать Чарушину, будет говорить о ее стихах — в них мало звуковых параметров, пользуется она преимущественно не словами, а очертаниями слов, рифмы подыскивает к мыслям, и то жалким, разбегающимся. Чарушина будет курить, совершенно невозмутимая. Кассир или работник торга, осмелев, заведет разговор о деньгах — какая у писателя получка. «Триста рублей в месяц, да? Или четыреста?»

— У вас ведомость с собой? — спрашивал Вадим.

— Какая ведомость?

— На получку. Покажите, где расписаться, и я распишусь.

Вступила в разговор Чарушина из жалости к людям, которых Ситников мог довести до отчаяния, испортить им праздник.

— Писатели не получают зарплаты.

— Она нет, а я готов получить. Где ведомость? Где мои премиальные, квартальные, вертикальные?

— Извините.

— Вадим, прошу тебя, — морщилась Надя. — Это, наконец, невыносимо.

— Да?

— Да.

Девушка Вадима сидела ни жива ни мертва. Она боялась быть за что-нибудь в ответе, боялась скандала. Чарушина успокаивающе кивнула ей. Кассир или работник торга, затеявший этот разговор, затравленно озирался. Он тоже был ни жив ни мертв.

— Да будет вам, — сказал ему Ситников. — Вы честнейшей души человек, никаких отклонений от нормы. Я — отклонение, аритмия.

— Вадим, уймись.

— Унялся. Готов получать ровно столько, сколько казна платит.

Работник торга, несколько успокоившись, осторожно спросил уже у Чарушиной:

— А выслуга лет?

— Что — выслуга лет?

— Ну, пенсия?

— А мы здесь все пенсионеры, — вмешался опять Вадим. — Пенсионеры великой русской литературы!

Лощин предпочитал молчать — он все видел и ничего не видел: лучшая форма общения в компании, когда присутствует подвыпивший человек, который поступает так, как ему вздумается.