Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях

– Кажется, Шкловский заметил, что «никакие конкретные люди в литературу не годятся». Но их отдельные черты, свои наблюдения я считал уместным использовать. Моего героя, сценариста, приглашает «кинозвезда» и устраивает ему на теплоходе, плывущем по Балтийскому морю, роскошную жизнь. Тут же на ходу снимается кино. Она заказывает герою диалоги, от которых у него волосы встают дыбом. Внезапно кинодива ссорится с исполнителем главной роли. Не теряя времени, она находит ему замену – почему-то шофера. Там столько безумия, абсурда, нелепостей, что сценарист сбегает в Германию и оказывается в объятиях немецкой профессорши. С ней чудес не меньше. А вот третью героиню, которую и полюбил мой герой, я выдумал.

– В Некрасовской библиотеке, где я часто бываю, видела ваши книги, явно зачитанные. Похоже, имидж читаемого писателя в вашем случае – не миф.

– В жизни случаются удивительные совпадения. Так, в Нью-Йорке на своем вечере среди прочей публики я увидел необыкновенно красивую парочку, прямо-таки из рекламного ролика. И, честно говоря, все время недоумевал: им-то зачем литература? Позже они подошли ко мне и рассказали, что, уезжая из Харькова, всем остальным предпочли мои книги. И показали их, действительно зачитанные. Возможно, это редкие, но страстные читатели.

ГАЗЕТА УТРО РОССIИ

28.04.1994

А я всегда стоял в тени…

В поэзии Олег Чухонцев дебютировал в 1958-м. Однако его первая книга «Из трех тетрадей», вышедшая лишь восемнадцать лет спустя, стоила ему немалой крови. В прошлом году за сборник стихотворений «Ветром и пеплом» ему была присуждена Государственная премия России. Литературная критика всегда рассматривала О. Чухонцева «вне рядов и обойм». Поэтому, какое место он занимает в современной поэзии, так до конца и не уяснили. Одно несомненно: он ориентируется на классическую традицию.

– Как-то в разговоре об Иосифе Бродском Ахматова восхищенно заметила: «Какую биографию они (большевики. – Н. С.) делают рыжему». Вам, Олег Григорьевич, тоже пришлось от них натерпеться. Значит, истина «поэзия – это судьба» не тускнеет от повторений?

– Литературная политика советской эпохи помешала мне выработать в себе потребность книги. Самое драгоценное время для поэта до 40 лет – у меня, по сути, было украдено. Я потратил много сил на переводы, выбирать материал для которых часто не приходилось. С 1960-го по 1976-й моя первая рукопись провалялась в «Советском писателе». Рецензенты все советовали ее доработать. Как будто стихи можно высидеть.

– Тем временем вы оказались в журнале «Юность».

– Меня пригласили возглавить отдел поэзии при Борисе Полевом в 1962 году. Впрочем, радость была недолгой. Хотя я редко публиковался, мои стихи не остались незамеченными. Фельетон «Стиляги в поэзии», напечатанный в «Советской России», и выступление первого секретаря ЦК ВЛКСМ товарища Павлова, а поводом для последнего явились стихи о Курбском, стоили мне еще нескольких лет жизни. Вообще, мне предъявили масштабное обвинение: «В то время, когда американский империализм все наглеет, когда льется кровь невинных жертв войны во Вьетнаме, гражданин Чухонцев призывает к измене». Я, слава Богу, уцелел. Всего-навсего расторгли договор в «Молодой гвардии». Я подал на них в суд. Издательство отделалось выплатой гонорара. Но книга – она называлась «Имя» – так и не вышла. Вы понимаете, что такие удары судьбы терпимости не прибавляют. Короче говоря, к 75-му году я твердо решил уехать. Написал довольно резкое письмо в Союз писателей, где заметил, что в дом, в котором тебя не ждут и не любят, входишь с тяжелым сердцем и что я еще не настолько немощен, чтобы перестать полноценно работать. К моему удивлению, решением Секретариата книжку в «Советском писателе» издали в пожарном порядке.

– Но многие находили выход в ином. Наш литературный андеграунд создавали те, кто и надеяться не мог на книгу.

– Никогда не хотел быть поэтом для избранных. Как ни странно, мне дорого старомодное понятие «читатель».