Автограф президента (сборник)

И в самом деле: мы оба родились в тридцать седьмом году, оба не застали наших отцов, оба не знали, где и при каких обстоятельствах сложили они свои головы, нас обоих воспитывали матери и то время, в которое мы жили. Если бы мы встретились с Верой в другой обстановке, эти совпадения, возможно, могли бы как-то нас сблизить или хотя бы расположить друг к другу.

Но это в другой обстановке. А сейчас между нами была целая пропасть! Я чувствовал это по тому отчужденному взгляду, который Вера изредка бросала в мою сторону. И дело было, конечно, не в том, что она не догадывалась, как много общего в наших с ней судьбах, а в том, что я был сотрудником ведомства, которое, по ее убеждению, несло ответственность за все, что произошло с ее отцом!

Эти размышления не мешали мне слушать то, что говорила Анна Тимофеевна:

— После Двадцатого съезда многие писали, а я не стала. Все равно его не вернуть, да и пенсия за него мне не нужна… А имя его так и осталось незапятнанным, для меня это было главным!

«Каким же чувством собственного достоинства надо обладать, чтобы принять такое решение?! — подумал я. — И где она взяла силы, чтобы столько лет нести в себе эту боль?!»

Словно прочитав мои мысли, Анна Тимофеевна кивнула на дочь:

— Я бы и сейчас не стала писать, да вот Вера настаивает. Она институт на будущий год заканчивает, на работу будет устраиваться, а до сих пор в анкете ничего о своем отце написать не может. Пишет только, что с тридцать седьмого года отец с семьей не живет и где находится — неизвестно.

Я слушал Анну Тимофеевну, смотрел на Веру, а мысли мои сконцентрировались уже вокруг той догадки, которая возникла, когда Анна Тимофеевна намекнула на какое-то сходство между мной и тем сотрудником управления, который обещал помочь ее беде…

4

Выйдя из подъезда, я сразу направился к кабине телефона-автомата: мне нужно было срочно позвонить, и нетерпение подгоняло меня.

Звонить из квартиры Анны Тимофеевны я не мог, и не столько потому, что после такой беседы звонить по личному вопросу было не совсем удобно, сколько потому, что этот вопрос имел самое непосредственное отношение к самой беседе.

Теперь, когда никто не смотрел на меня и никому не было дела до моего душевного состояния, я позволил себе немного расслабиться и дать волю своим чувствам. Мое волнение было столь сильным, что я только с третьей попытки сумел правильно набрать номер: дважды мой палец срывался с наборного диска, и мне приходилось начинать набор снова.

После первого же гудка на другом конце провода подняли трубку, и женский голос ответил:

— Медсанчасть слушает.

— Ирину Федоровну, пожалуйста! — стараясь хоть немного сдержать свое нетерпение, попросил я, надеясь, что мать еще на работе.

— А кто ее просит? — полюбопытствовал женский голос, и я коротко ответил:

— Сын!

Ожидание было, мучительным. Наконец в трубке раздался голос матери:

— Я слушаю.

— Мама, это я! — возбужденно сказал я в трубку. — Ты будешь на месте?

— Да, а в чем дело? — поинтересовалась мать.

— Я минут через пятнадцать буду у тебя, пожалуйста, никуда не отлучайся, — сказал я. — Мне надо срочно с тобой поговорить!

— А что случилось? — встревожилась мать.

— Это не телефонный разговор, — ответил я и, увидев, как из-за угла показалось свободное такси, бросил: — Все, бегу!

Но побежал я зря, потому что такси, как всегда, когда очень спешишь, промчалось мимо, не реагируя на мои красноречивые жесты.

Пока подошел троллейбус, я успел проклясть все на свете и не раз помянуть нехорошими словами руководство предприятий общественного транспорта, пожалев, что не взял служебную машину.

Так, чертыхаясь при каждой заминке на остановке или у светофора, я все же минут через двадцать выскочил из троллейбуса возле медсанчасти областного управления КГБ, над проходной которой висело красное полотнище со словами «Достойно встретим XXII съезд КПСС!».

Показав несколько удивленному столь поздним визитом вахтеру свое удостоверение, я поднялся на второй этаж и постучал в дверь кабинета с табличкой «начальник поликлиники».

Женский голос за дверью разрешил мне войти, я открыл дверь и увидел мать. Она стояла у окна и курила. Окинув меня внимательным взглядом, мать покачала головой и сказала:

— Ты неважно выглядишь… Давай-ка измерим давление.

Я, наверное, и в самом деле выглядел не очень, но мне сейчас было не до моего самочувствия.

— Подожди, мама, — сказал я. — Я в полном порядке.

Не слушая меня, мать погасила сигарету в стоящей на подоконнике пепельнице, прикрыла форточку и направилась к столу, где у нее всегда наготове был тонометр.

— Садись! — тоном, не терпящим возражений, приказала она.

Я сел на стул, но от измерения давления категорически отказался.

— Ты чего такой возбужденный? — спросила мать.

— Помнишь, — вместо ответа сказал я, — ты рассказывала мне, как отец уезжал в Москву?

Мать удивленно подняла брови:

— Помню, конечно… А что?

— Когда это было? Какого числа? — не отвечая на ее вопрос, спросил я.

— Четвертого июня.

— Это точно? Ты ничего не путаешь? — на всякий случай уточнил я.

— Как я могу путать?! — изумилась мать. — Но объясни мне наконец, в чем дело!