Автохтоны

– Я буду, – за их спинами гасла подсветка – в одной комнате, в другой, – я буду почитать за счастье, если удастся дать городу новое… ну, вернуть старое… славное имя… – и, уже выше тоном: – Вы что, и правда поверили? Делец, ничтожество. Строит из себя искусствоведа, а сам еле-еле геодезический закончил. Журналист? Ха-ха-ха. Курсы собкоров. Вечерние. Фельетончики, заметочки. Терся около голодных художников, клянчил, скупал по дешевке… За колбасу, за водку. Они умерли все, спились, сошли с ума, вены порезали, а этот жив. Зачем?

– Простите, – спросил он осторожно, – с кем я сейчас разговариваю?

– Уж конечно, не с этим ничтожеством.

Пухлые ручки взметнулись, Воробкевич прикрыл рот рукой, потом отнял руку.

– Не слушайте ее! Если бы не я, кто б о них знал сейчас? Ну да, у меня нет специального образования, я не искусствовед, но у меня чутье. Соня, помолчи. Хоть сейчас помолчи!

– Нет у тебя никакого чутья, – сказал Воробкевич сам себе, – и не было никогда.

– Вы знаете, я лучше пойду. Если что, я остановился в хостеле. «Пионер», знаете такой? Погодите, я вам их визитку дам. Можно оставить сообщение на ресепшн или позвонить на мобилу мне, вот тут телефон, я вам записал, я купил местную симку. И, да, насчет статьи в вечерке, это вы хорошо придумали.

– Само собой, – сказал Воробкевич. – Я много для них писал. Краеведение, культура. У нас очень богатая история, знаете…

Он попрощался и вышел, не дожидаясь, когда вновь вступит женский голос, потому что примерно представлял себе, что именно этот голос скажет.

* * *

Во множестве парили зеленые шарики, деревья увились гирляндами зеленых лампочек, бледных, точно анемичные привидения. Опять Святой Патрик? На углу боролся с волынкой волынщик, из-под килта торчали волосатые ноги в белых гольфах, сизые вздутые колени. Волынка шевелилась в руках, как живая, громко жалуясь на тоскливую участь. Вот ведь шотландцы, суровые горцы, а сами в Крыму замерзли.

Девушка, увитая хмелем и тоже, судя по глубокому вырезу, морозостойкая, предлагала прохожим пиво; пластиковые стаканчики подрагивали на деревяном подносе. Поймав его взгляд, она улыбнулась и подошла ближе. Зеленая гирлянда обвивала белую круглую шею, спускаясь на грудь, шишечка хмеля кокетливо заглядывала в вырез.

– Спасибо. – Он тоже заглянул ей в вырез, гусиной кожи не было, – я не хочу пива.

– Это бесплатно. Акция.

– Я и бесплатно не хочу.

Она пожала полными плечами и отошла, двигаясь так плавно, что пиво в стаканчиках лишь слабо колыхалось. Наверное, решила, что он псих.

Днем Юзеф экономил на освещении, белые скатерти плавали в сумерках, как льдины в северном море. Вместо живой музыки крутилось что-то механически-напористое, но официант возник за плечом сразу и бесшумно, хотя, кажется, не тот, что вчера вечером.

– Как всегда?

– Да, только рыбы не надо. Ни в каком виде. И музыку выключите, если можно.

– Не любите попсу, ага, – проницательно сказал официант и убрал меню.

– Кто ж ее любит?

Его всегда удивляла эта страсть к ритмичному шуму, которым в ресторанах приправляют еду.

– Скажите, вчера… очень пожилой и очень разговорчивый… он всегда тут обедает?

– Это вы про Давида? Давид Вейнбаум? Ну да, каждый вечер. Приходит ровно в семь. И садится за вон тот столик. Это его столик.

За спиной официанта старые часы с маятником, резные, словно готический собор, показывали без пяти четыре.

– А сейчас где его можно найти, не знаете?

– В «Синей Бутылке».

– Это что, паб?

– Кофейня. Пабы – это для приезжих. Помешались все на этих пабах.

– А далеко?

– Тут все близко. Налево, за угол, в первую подворотню. Там вывеска есть, сразу увидите. Это в том доме, где невеста-мертвец. Или нет, где доктор-отравитель. Точно, где доктор-отравитель. Это, знаете, один врач давным-давно… по женской части. И вот от него ушла жена. Убежала с его ассистентом. И он тогда… возненавидел женщин, все такое. И решил, что изведет весь женский род. Ну, тех, до кого получалось дотянуться. И он исподтишка травил своих пациенток. Составил такое лекарство, чтобы оно действовало не сразу, чтобы никто не мог заподозрить. Они умирали, но вдалеке от него, кто на водах, кто дома… И вот один раз к нему пришла прекрасная молодая женщина…

– Дальше понятно. Он ее успел отравить, но влюбился. А сделать ничего было уже нельзя, и тогда он сам отравился этим лекарством. Признался ей, она его простила, и они провели несколько счастливых недель, а потом умерли друг у друга в объятиях.

– Вы знали!

– Нет, просто городские легенды все сляпаны по одной и той же схеме. Немного секса, немного страха. Немного жестокости. Немного морали. И главное – чтобы печальный конец. Легенда, собственно, танцует от финала.

– Кому нужны легенды со счастливым концом, – дублер вчерашнего бэтмена убрал меню, – это уже не легенда, а дамский роман. Им жесть подавай, туристам. Катарсис за чужой счет, вот что им нужно.

На улицах народу еще прибавилось, хотя, казалось, уже некуда. Он шел, огибая встречных, чечевичная похлебка приятно плескалась в желудке. Горячее, острое, чуточку кислое – самое то в такую мерзкую погоду.