Автохтоны

– Сказала все ему и вышла петь партию? Show mast go on?

– Разумеется. – Она даже слегка удивилась. Круглые брови приподнялись.

Вот странный альтруистический эгоизм. Буквально минуту назад узнала, что любимый муж расстрелян, бросила в лицо палачу-любовнику, что ненавидит его… И выходит на сцену петь. А что она, кстати, пела?

– А что она, кстати, пела?

– Кармен.

Ну конечно. Кармен. Как может быть иначе? Хозе и Гарсиа Кривой. Прекрасная, прекрасная мизансцена.

– Конечно, она вышла петь. Как же иначе. Я вот все думаю, почему он не убил ее сразу, там, в гримерке? Наверное, шок. Вышел механически, механически вошел в зал, сел в первый ряд, там была бронь, для партактива. И потом, по мере того как до него доходило, что она просто им воспользовалась, нагло, бесстыдно, что он погубил свою карьеру ради призрака…

Маленькие руки, обнимавшие колено, сжались сильнее, костяшки побелели.

– Да, – согласился он, – в этом есть горькая ирония. Один-единственный раз проявить человечность и тем самым разрушить всю свою жизнь.

– Там была ее дочь, – руки вспорхнули, вновь легли на колени, – сидела в партере. Она видела все. От начала до конца. Как он встал – мертвое лицо… френч… ворот расхристан, словно бы он рвал его на себе… в галифе, в сапогах, в которых отражались огни рампы, как выстрелил… как на белом платье Кармен раскрылся алый цветок. Он попал в артерию – кровь брызнула фонтаном и запятнала зрителей в первом ряду. Я все же думаю, ей это померещилось от потрясения, как вы думаете? Такое может быть? Чтобы кровь с такой силой?

– Не знаю.

– Она попыталась зажать ладонью рану, а кровь все равно била сквозь пальцы – толчками. И она… посмотрела на него и засмеялась. Она смеялась, пока не упала. Паника началась не сразу – сначала зрители решили, что это по ходу спектакля, понимаете?

– Да. Так бывает. А что с ним стало? С этим, с Пушным?

– Он попытался выстрелить в себя, но не смог. Не знаю, почему. То ли осечка, то ли патроны кончились. Отбросил пистолет, закрыл лицо руками и заплакал. Его увели. Вот и все. Больше я ничего о нем не знаю. Его тоже расстреляли, наверное.

* * *

Азия, нубийская рабыня, возлюбленная Петрония: Тирану противустоять бессмысленно: он с человеком сходен только обликом, на деле же ни слезы, ни моления его не трогают, и даже в буйных оргиях ему иное наслаждение ведомо, чем ты, мой бедный, и твои содружники испытывали, содрогаясь сладостно…

Петроний: Вот солнце облака рассветные окрасило пурпуром, вот друзья мои просыпаются, расправляют грудь, обнеси же их чашей, порадуй каждого пляской, а не этими глупыми разговорами. Не для того я платил за тебя полновесным золотом, чтобы ты предо мной старика-сенатора корчила.

Азия: Тот, кто жизнь человеческую прервать способен играючи, сам в конце концов становится нежитью.

Петроний: Уймись, дуреха, твой унылый вид способен сквасить молоко на рынке и превратить вино в кислющий уксус. Когда бы были женщины безмозглы, и не владели богоданной речью, мы жили бы в гармонии и счастье!

Силия, подруга Петрония: Напрасно ты своим кичишься разумом, что пользы в нем для бедного изгнанника? Когда бы миром правили бы женщины, ты бы, мой друг, избегнул скорбной участи.

Петроний: Не обольщайся, женское правление весь мир бы довело до исступления.

Азия: В чем это рукава твои выпачканы, не вижу в рассветных сумерках – то ли черное, то ли красное…

Петроний: Скорее, красное. Не тревожься, это отстирать можно, пока не высохло.

* * *

– А что случилось с сослуживцем? Тем, который донес?

– Он занял место Нахмансона, потом его тоже обвинили в саботаже и тоже расстреляли. Хотите кофе?

Она, казалось, утратила интерес к разговору. Спрыгнула с козетки, пробормотав – сидите, сидите, – поскольку он из вежливости попытался подняться тоже. Огни люстры растекались по стеклянному колпаку, прикрывающему восковые цветы, двоились в окне, плясали в стекле витрины. Он не видел фотографий – только сплошную сияющую плоскость. За стенкой что-то звякало и гудело. Наверное, в подсобке для персонала стоит кофемашина. Хоть что-то настоящее, использующееся по назначению.

До чего же роскошная история. Прекрасная, пышная, трагичная – и ведь, скорее всего, правдивая. Просто находка, а не история. Это вам не черная вдова и не гинеколог-отравитель.

Вернулась, неся на подносе две крохотные чашки. Тоже музейные? Поставила поднос на пол, взяла чашку и устроилась с ногами на козетке. Хороший фарфор, мейсенский. И кофе хороший. И очень горячий.

– Марте тогда как раз исполнилось четырнадцать. Как вы думаете, что с ней сделали?

– Таскали на допросы?