Автомобиль

«Однако же и бабенка была. Вот поживи с такой женой!»

«А что, если бы у моей Маши были такие наклонности! Я бы ее живо скрутил. Ой ли? Да, а дело-то я все-таки выиграю, и прокурору нос наклею. Вот будет эффект! Допью-ка я свой чай».

Он опять лизнул ноготь, потер его о рукав, чтобы вызвать блеск и решительно опрокинул стакан в рот. В животе тотчас забулькало. Петр Федорович сердито откинулся на спинку кресла и со строго внимательным лицом стал прислушиваться к тому, что происходило в животе. Вот забурлило, забасило, потянулось вниз и стихло. Снова забулькало, но ниже и как будто тявкнуло три раза. Он побледнел.

«Должно быть, опять запор делается, – подумал он. – Ты тут каким то Цываревым занят, а там, внутри, идет работа, как бы поскорее испортить твой организм. Сегодня немножко, завтра немножко, и смотришь, там запор, там почки, там фурункул. Ты строишь, а там разрушают. Довольно глупое устройство. Однако, это философия – Кифы Мокиевича. Примемся за дело. А что, Иванцов еще не пришел? Да, значит, во всяком случае, свидетельства противного не имеется, а если такого свидетельства нет, то мы должны прийти к выводу, что и прест..».

Тут он быстро поднял руку, чтобы крепко почесать прыщик, смазанный вчера йодом.

«Да, несомненно делается фурункул, – угрюмо подумал он, – вот и занимайся делом, не будь Кифой Мокиевичем! Там на людях, в суде, блистаешь умом, талантом, а тут маленький прыщик делает тебя жалким, ничтожным. Что ваша медицина может? Ничего она не может, даже маленький прыщик сильнее ее. А что, если сказать: пречистая дева, помилуй мя, Боже! – вдруг пришло ему в голову. – Может быть поможет! Несомненно поможет», – с вдохновением и верой подумал он. «Педеполбож, педеполбож», – забормотал он. И бормоча, всю силу своей мысли направлял на то место, где было больно.

«Поможет, – желая, чтобы помогло, говорил он себе. – Педеполбож, педеполбож, – фурункула не будет. Как бы посмеялись надо мной, если бы рассказать. Конечно, глупее ничего не может быть, а все-таки верю, что фурункула не будет. Смажу еще раз прыщик йодом, скажу три раза „педеполбож“, и не будет фурункула».

И закурив, он с аппетитом принялся за дело. В эту минуту проснулась Марья Павловна. Она тотчас позвонила, чтобы ей принести Ляльку. «Мне, кажется, приснился дурной сон, – вспомнила она, – ну Бог с ним. Какой чудный день. Петя вероятно уже в кабинете. Да что же это Ляльку не несут?»

И она опять позвонила.

…А через четверть часа Рогожский, держа портфель в руках, говорил Марие Павловне:

– Ты не забыла, Маша, что у нас сегодня гости к обеду?

– Конечно, не забыла, – ответила она, сняв пушинку с его фрака и заботливо оглядывая, все ли на нем в порядке.

– Ты сегодня выйдешь? – спросил он опять.

– Нет, не собираюсь, хотя меня тянет на улицу, – и она захотела ему рассказать свой сон с собаками, но тотчас раздумала, – и я, может быть, выйду. Не знаю, – рассмеялась она.

– Ну, стоит об этом думать, – сказал Петр Федорович. – Пожелай мне успеха.

Он сделал шаг к ней, с улыбкой заглянул в глаза и вдруг отшатнулся.

Она все стояла с раскрытыми губами, в ожидании поцелуя. И все это: и ее последние слова, и то, что он увидел в ее глазах, и свой испуг и ее раскрытые губы, все собралось в один комочек, вошло в мозг и спряталось где-то в стороне от других комочков, чтобы, когда это нужно будет, выйти наружу.

– Что с тобой, – удивленно спросила она?

– Ничего, глупости, – ответил он и почему-то с особенной нежностью поцеловал ее.

* * *

В половине пятого Рогожский вышел из суда. На улице его поджидал знакомый извозчик. Рогожский весело пошел к нему, подобрал незаметно хвостик фрака, чтобы не смять его, а сев, потянул кверху брюки, чтобы не растянуть их в коленях. Сделав это, он велел везти себя домой.

Сидел он молодцевато, крепко, как пришитый, в прекрасном настроении духа человека, который сейчас пообедает с приятелями, и любезно поворачивал голову то направо, то налево. Петр Федорович действительно был доволен. Дело Цыварева было, по его настоянию, отложено для опроса новых свидетелей, показания которых могли дать процессу иное направление. Кроме того, его телеграммой вызывали в столицу по делу одного крупного банкротства. Вообще, сегодня все удавалось ему, даже прыщик с полудня перестал беспокоить.

Он, чтобы еще раз убедиться, тронул его. Боли почти не было, пульсация исчезла.

«Вот и не верь моей молитве, – чрезвычайно довольный, что пульсация исчезла, подумал Петр Федорович, повернув голову любезно налево. – Я вечером еще раз смажу прыщик йодом и помолюсь. Надо будет испробовать это средство против запора. Несомненно, между органами и моей верой, или волей есть связь. Моя молитва посылает приказание ленивой кишке работать и та начинает делать свое дело. Перистальтика есть динамика органа, молитва побеждает статику, и начинается динамика. Это глупо, но не менее научно, чем всякое другое заключение, основанное на самонаблюдении».

Он с прежней любезностью повернул голову направо.