Автомобильный король

Владелец лондонской "Дэйли мейл" разбогател так же молниеносно и сказочно, как сам Генри Форд; только вместо того, чтобы заниматься продажей доброкачественных машин, он торговал сенсациями и сплетнями. Он стал архимиллионером и влиятельной фигурой, а так как дело происходило в Англии, то из Альфреда Хармсуорта он превратился в лорда Нортклифа. Его агент, перехитрив сына мичиганского фермера, совершенно бесконтрольно передавал по радиотелеграфу "корабля мира" подробные отчеты о ссорах и драках между пацифистами и всевозможные смехотворные измышления о жизни на борту. Эти выдумки доходили до всех нейтральных стран; они широко распространялись прессой Америки, могущественнейшей из всех государств империи боеприпасов, и всему миру сообщалось, что Генри Форд - "пленник в собственной каюте, привязан к койке настоятелем Марки и к нему приставлен вооруженный караул".

Президент Вильсон только что обратился к конгрессу с посланием, призывая значительно увеличить силы американской армии и военно-морского флота; и, конечно, это восхитило Уолл-стрит и в равной мере разозлило пацифистов. На заседаниях, происходивших на корабле весь день и почти всю ночь, друзья Розики Швиммер вынесли резолюцию против предложения Вильсона и объявили, что тот, кто не подпишет ее, будет высажен в ближайшем порту.

На пароходе было много американцев, с готовностью бросивших свои дела, чтобы пересечь бурный океан ради организации посредничества, но они вовсе не считали, что Америка должна оставаться слабой перед угрозой подводных лодок, и, во всяком случае, не желали, чтобы политика их отечества диктовалась дамой из Венгрии. Неистовые речи, произносившиеся по этому поводу, послужили благодатным материалом для падких на сенсацию журналистов и облегчили им задачу убедить своих читателей, что в "ковчеге мира" люди живут как кошки с собаками.

Когда корабль пристал в Христианин, Генри заперся в номере отеля, охраняемом секретарями и друзьями. Верный ему настоятель Марки, священник, возглавлявший "социальный отдел", не одобрял этой экспедиции, но присоединился к ней, желая помочь своему хозяину. Теперь он торопил его с возвращением домой, и каблограммы жены Генри вторили его уговорам. Вскоре было объявлено, что ввиду болезненного состояния Генри уезжает с первым обратным пароходом и назначает комиссию для руководства экспедицией и управляющего делами для оплаты счетов.

Опечаленные пацифисты продолжали свой путь и созывали митинги и делали все возможное, чтобы найти сочувствие в нейтральных странах. Но их забыли, всеобщее внимание было обращено на возвращающегося "автомобильного магната". Когда он прибыл в Нью-Йорк, он заявил, что стал еще большим пацифистом, чем когда-либо. Он начал печатать в двухстах пятидесяти газетах заметки на целую полосу, полные таких нападок на поставщиков оружия, что Лига пропаганды за усиление военного флота возбудила против него дело по обвинению в клевете.

31

Генри Форд снова был в Хайленд-Парке и руководил выпуском второго миллиона своих автомобилей. Эбнер Шатт, который не покидал Хайленд-Парка, по-прежнему присматривал за вверенной ему частью сборочного конвейера; постороннему глазу работа эта могла показаться несложной, но она доставляла Эбнеру много хлопот. Рабочих не хватало, и они вели себя все более и более независимо. Эбнер, помощник мастера, стоял на хозяйской точке зрения и задавался вопросом, как эти ленивые и беззаботные люди представляют себе возможность дальнейшего существования компании. Уж не думают ли они, что мистер Форд занялся своим делом только ради того, чтобы обеспечить их шелковыми рубашками и носками.

У Эбнера и дома хватало неприятностей. Отцу его было уже за шестьдесят; в "течение двадцати лет он спал днем, а потом уходил на работу и семь ночей в неделю, с револьвером в кармане и электрическим фонарем в руке, мерил шагами коридоры Десмондовской автомобильной компании. Каждые несколько минут он останавливался, повертывал ключ и нажимал кнопку, подтверждая тем самым, что он не присаживался, чтобы дать отдых своим старым усталым ногам. Но теперь ноги отказывались служить; старика Тома так скрючил ревматизм, что он слег в постель и только изредка поднимался и, охая, ковылял по комнате.