Автономия и ригидная личность

При усилении защитного напряжения, а следовательно, и ригидной предвзятости, обнаружение внешней угрозы становится все более непоколебимым и неотложным. Мысли и суждения паранойяльной личности становятся так узко ограничены требованиями предосторожности и необходимостью предвидеть угрозу, а также смертельным страхом перед удивлением и обманом, что человек постепенно отказывается принимать во внимание любую точку зрения, за исключением своей собственной, защитно-предвзятой. Исчезают его отстраненность от внешнего мира и его критические суждения. Больше не существует подлинной осмысливаемой, принимаемой во внимание объективной реальности. Его интерес порождается и ограничивается ключами, отвечающими его ожиданиям; больше ничего его не интересует. Остается лишь объяснение и раскрытие не признаваемых предубеждений.

Например, идея Шребера, что Флексиг имел против него «тайные замыслы», «находила подтверждение» в том, что во время своего посещения Флексиг «не мог больше... смотреть ему прямо в глаза»[115].

Сама ригидность подозрительного мышления, его предубежденность и недоступность влиянию может наделить его, как и догматизм, сходством с критическим отчуждением, которым оно в действительности не обладает. Таким образом, то, что можно назвать ригидной предубежденностью, которая «видит насквозь» все, что ей не соответствует, и бурно реагирует на то, что ей соответствует, внешне напоминает критическое и проницательное суждение. По существу (и опять не так явно, как при догматизме), в ригидно-подозрительной установке может содержаться некая субъективная иллюзия превосходства — преувеличенное, иногда даже грандиозное ощущение всеобъемлющего, проницательного понимания. На самом деле это псевдопревосходство; присущее ему «понимание» содержится в непризнаваемой тенденции самого процесса мышления и нуждается лишь в своем ускорении через воздействие частей и фрагментов реальности.

Чем серьезнее ригидность, тем более прямой и неотложной становится реакция подозрительной предвзятости и ожидания. В крайнем случае исчезает даже видимость — или примитивная форма — критического суждения. Исчезает даже необходимость «видеть насквозь», не соответствующая такой предвзятости; любой подходящий элемент становится неким сигналом — немедленным, непреодолимым и вездесущим. Исчезает полярность между самостью и внешним миром.

Например, человек, находящийся в обостренном паранойяльном состоянии, сообщает, что теперь важные для него сообщения «выскакивают» на него из афиш и радиопередач.

Такое ослабление обособленности от внешнего мира и его объективации — это характерная черта шизофрении. Столь серьезное ослабление объективации должно всегда сопровождаться ослаблением способности к мышлению. Гибкое, сознательно-намеренное направление мысли и внимания требует наличия отчужденной от объекта точки зрения, позволяющей мыслящему человеку о нем рассуждать. Если такая точка зрения разрушается под воздействием ригидно-подозрительной предвзятости, мышление становится исключительно реактивным и в этом смысле совсем беспомощным; включаются стереотипные идеи -они просто «выскакивают» и становятся доминирующими благодаря тому, что во внешней реальности или в самих мыслях прямо и ассоциативно имеет значение для этой предвзятости. Такое ослабление объективации и способности к гибкому и отстраненному управлению мышлением и вниманием — самое главное из всех формальных проявлений, характерных для шизофрении. Это состояние Гольдштейн[116] называет шизофренической потерей абстрактной установки; Блатт и Уилд[117] — утратой границ; Вернер[118]^[119] — «синкретичным» (недифференцированным) мышлением, характерным для шизофрении. Это характерное состояние мышления объясняет классические, по-разному описанные симптомы шизофрении, в частности такие: спутанность мыслей, ослабление концентрации, «перескоки мыслей» (looseness) и «тангенциальность» (tangentiality)^ мышления. Иными словами, эти симптомы отражают неподконтрольное вторжение в более отвлеченные, преднамеренные и упорядоченные мысли и в речь неотложных (immediate) индивидуальных и субъективных ассоциаций или их «засоренность» такими ассоциациями. Хотя в случае паранойяльной шизофрении, за исключением ее крайних случаев, даже при наличии ригидности мышления и поглощенности мыслями, видимо, все же сохраняется некая примитивная управляемость и упорядоченность мышления, спасающая его от более серьезных расстройств, вызванных вторжением хаоса.

Хорошо известно, что состояние шизофрении возвращает нас к ранее исчезнувшей полярности между субъектом и объектом. Я предположил, что развитие автономии, или самоуправления, связано с процессом объективации, то есть что фактически развитие автономии и развитие объективации могут быть двумя аспектами одного процесса. То, что серьезное ослабление автономии при паранойе прямо приводит к соответствующему ослаблению объективации, видимо, подтверждает эту точку зрения.