Автопортрет

Военные действия ведутся в Прибалтике. Хутора, узкоколейка, заросшая травой. Я хочу бежать, мне страшно, я понимаю бесперспективность войны. Летают аэропланы и сбрасывают железные стрелы. Они стаей впиваются мне в голову, но не глубоко - я вытаскиваю их. По узкоколейке едут солдаты кайзера, они сидят на танках - веселые, крепкие. Въезжают в тыл нашего корпуса. Паника среди командования. Мой зам отпросился домой в отпуск. Я понимаю, что это хитрость. Хочу спрятаться в погреб, но я на виду, все следят за мной. Невнятная мысль о большевиках, тяжелые взгляды солдат - я для них офицерская сволочь, спасающая свою шкуру.

Солдаты кайзера начинают сгонять народ в толпу, никто не сопротивляется, прибалты даже рады... Кошмар, одним словом.

27 января 1984г.

Забавные рассуждения Сергея Залыгина в "Известиях":

"В историческом плане русская классика явилась России и миру в одно безусловно чудесное мгновение: год рождения Пушкина - 1799, Гоголя - 1809, Белинского - 1811, Гончарова и Герцена - 1812, Лермонтова - 1814, Тургенева - 1818, Некрасова, Достоевского - 1821, Островского - 1823, Салтыкова-Щедрина - 1826, Толстого - 1828.

Одна женщина могла бы быть матерью их всех, родив старшего сына в возрасте семнадцати, а младшего - в сорок шесть лет.

Необыкновенное явление, вероятно, можно объяснить несколькими обстоятельствами: пробудившимся самосознанием России в войне 1812 года, а вслед за этим - социально-демократическим движением декабристов, которые не только воодушевляли новорожденную литературу своими идеями, но и принимали в литературной жизни того времени самое непосредственное и живое участие и, наконец, тем, что очень условно можно назвать определенным стечением обстоятельств культурного развития России..

Такие писатели, как Пушкин, Гончаров, Тургенев, Толстой, кроме исключительной природной одаренности, были, вероятно, и наиболее образованными людьми своего века.

...Гении это непредусмотренное "вдруг"! Их объясняют после них, при жизни - они величины неопределенные".

Горький, Маяковский, Есенин, Шолохов... Все? Где "Война и мир" 1941 года? Нет ее. Надо думать, пока. Хотя есть "В окопах Сталинграда". Зато много бытописателей: В. Маканин, А. Ким, В. Курчаткин, Р. Киреев, Бежин...

Правда, есть В. Конецкий и А. Житинский - писатели честные и острого взгляда.

Шолохов недавно умер. Похоронили в Вешенской. Последний из могикан?...

Сюжетик или эпизод. "Неразбериха".

Вскоре началась форменная неразбериха. Все замкнуло, закоротило, перепуталось.

Петров включал телевизор, а в унитазе водопадом шумела вода. Петров поворачивал рычажок газовой плиты - газ не шел, но зато в спальне загорался свет. Втыкал в розетку электроутюг - звенел замок. Но когда нажимал на кнопку звонка, надеясь проследить взаимосвязь двух электрических устройств, электроутюг не включался, а открывалась форточка.

Вскоре эпидемия неразберихи охватила подъезд No 3, а затем весь дом No 6 по Большой переплетной улице. Гущин из соседней квартиры с кряканьем выпивал стакан водки, морщился, занюхивал хлебом и огурцом и в продолжение получаса сидел в недоумении - ни в одном глазу! Петров же за стенкой неожиданно пьянел и скандалил с женой; но от него не пахло. Рябушкин из пятой квартиры съедал несвежий творог после соленых огурцов, а вегетарианец Костромин из двенадцатой всю ночь маялся животом, хотя питался весьма осмотрительно: сыр, кашка, тертое яблочко.

Доцент Сакин, к фамилии которого хохмачи-студенты прибавляли еще одно "с", в начале, заполночь возвращался домой, отговариваясь приемом экзаменов у вечерников, и ему верили, а фрезеровщика Кузьмина жена выгоняла из дома, подозревая супружескую измену. Честный фрезеровщик клялся и божился, что нигде, кроме садика с доминошным столом не был, бил себя в волосатую грудь, а потом зло сплевывал, надевал флотский бушлат и хлопал дверью. Правда, тут же возвращался и требовал трешку.

Сидорову давали под глаз, а у Иванова вспухал синяк размером с венгерскую сливу.

Творилось, черт знает что, в доме No 6 по Большой переплетной улице.

Казалось, нарушились все причинно-следственные связи, установленные людьми и природой.

Один врал, а краснел другой. Петров говорил на работе правду, называл вещи своими именами, но от него шарахались, шикали, махали руками и советовали поостеречься. Кусков лгал - о, как лгал Кусков! - и все знали, что он лжет, но красиво жали ему руку, одобрительно кивали, заносили его фамилию в разные важные списки, и он лгал дальше: мощнее, циничнее и смелее.