Автопортрет

Новый сторож Ваня Ермилов рассказывал, как работал сантехником в дачном кооперативе академиков в Комарово. На выпивку добывали тем, что затыкали паклей сливную трубу в подвале и, когда академики, приехавшие кататься на лыжах, бежали к ним с просьбой наладить "замерзшую" канализацию, они ломались для порядка ("отогревать надо", "не знаем, не знаем, дел много") и соглашались за червонец помочь умным людям: спустившись в подвал, вытаскивали кляп, предварительно постучав по трубам и поматерившись. "Вот тебе и академики!.." - пересмеивались водопроводчики за бутылкой.

Ваня часто работает у академика Лихачева. Иногда приходит к нему брать на опохмелку. Похвастался, что спер у него маленькую книжечку про Новгород, с дарственной надписью автора. Я постыдил его. Ваня сказал, что у Лихачева этих книг навалом, ему все не перечитать. Обещал принести - показать. Потом сказал, что может, еще и вернет - книжка ему не понравилась, про архитектуру что-то.

10 сентября 1986г. Зеленогорск, гараж.

Прочитал "Печальный детектив" Виктора Астафьева - боль россиянина за свою державу. Пишет он о нашей серой-серой глубинке, пошлой, мрачной, временами жестокой и нелепой, о русском человеке - забитом и убогом... Боль честного человека за свою страну.

Как же "Печальный детектив" отличается от гладенько-сереньких повестей и романов из жизни горожан! Хорошо Астафьев пишет, есть чему поучиться. Идея такая: "Разве можете вы быть счастливы, когда такое происходит в нашей стране?"

14 сентября 1986г. Дома, напротив Смоленского кладбища.

Б. Стругацкий прочитал мою повесть "Мы строим дом", и мы с ним поговорили о блокаде.

Его отец и брат Аркадий были эвакуированы зимой 1941 года из Ленинграда. Отец замерз в вагоне дачного поезда уже за линией блокады, вагоны не отапливались. В вагоне выжило всего несколько человек, в том числе Аркадий Стругацкий, будущий писатель-фантаст, соавтор Бориса Натановича. Где похоронен отец - неизвестно. Борис с матерью оставались в Ленинграде и в самый жуткий период выжили благодаря хлебным карточкам, которые они не сдали, а получали по ним за Аркадия и отца.

От Аркадия семь месяцев не было вестей, и потом он написал другу, решив почему-то, что мать и младший брат умерли.

Стругацкие жили рядом с нынешней гостиницей "Ленинград", неподалеку от крейсера "Аврора". Отец работал в Публичной библиотеке, был слаб здоровьем и пошел в народное ополчение, из которого вскоре ушел - сердце. Такие вот дела.

Прочитал окончание "Анны Карениной". Анна - под колеса, Вронский - в Сербию, добровольцем.

Специально перечитывал, чтобы вспомнить, что же сталось с Вронским после гибели Анны.

Часть 8-я романа написана гениально. Поливом называется сейчас такая манера передачи внутреннего состояния героя. То, что видит, слышит, как воспринимает внешнее и о чем думает Анна - вперемежку, хаотично, но логически связано. Да, полив.

Андрей Жуков назвал мне этот способ, который они разбирали в Литинституте. Сейчас, дескать, это модно, новация такая. Постмодернизм и все такое прочее.

Молодец, Лев Николаевич.

Сегодня видел радугу. Одним концом она упиралась в воды залива за гостиницей "Прибалтийская", а другой конец терялся в синих тучах. Красивая была радуга.

Сегодня шел по Большому проспекту Петроградской стороны и решил подняться в свою старую квартиру No17 дома 82.

Клацнул замок лифта, загудел мотор. Оторванные таблички на двери, как сорванные орденские планки. Я не был здесь десять лет. Открыл рыжий гривастый парень. Я представился, объяснил причину. Он широко махнул рукой: проходите! смотрите!

Пустая гулкая квартира, он живет с женой и ребенком - площадь скоро отойдет ремонтно-строительному управлению. Дали временно одну комнату (мою!), но в его распоряжении все сто метров. На кухне сушилось белье, ребенок ползал в большой солнечной комнате Фроловых.

Лак на дубовом паркете в моей комнате облез и обшелушился. Просторная рама без переплетов - моя гордость - заменена на две обычные с форточкой. Я подошел к окну. В сером гранитном доме напротив нашел два окна на пятом этаже, но ничего на разглядел - в глаза светило солнце. Грустно. Вспомнился оранжевый торшер за шторами, трюмо, край дивана... И кто там сейчас живет неизвестно.

В нашей квартире умерли четверо: сначала здоровяк Костя (сердце), потом Серафима Ивановна (сердце, старость), дядя Петя, добрый фиолетовый старичок (старость) и бойкая тетя Катя, опекавшая меня старушка, блокадница, богомолка - я помню ее пахучий чай на травах. Она никогда не стучала в стенку, если у меня громко играла музыка. А музыка частенько гремела в те годы... Тетя Катя не давала ломать печку-голандку в своей комнате блокадный урок... И пыталась называть меня, еще не тридцатилетнего, по имени отчеству. Однажды таинственно сообщила, что видела сон - меня ждет большое будущее, меня не интересуют деньги и вещи - она это видит, и я обязательно достигну хорошей цели. И еще сказала, что молится за меня.