Автопортрет художника (сборник)

Это правильно, потому что дети должны жить с матерью, если мать не пьет, не принимает наркотики и не проститутка. Моя бывшая жена не была ни тем, ни другим, ни третьим. Мы просто не могли найти общего языка. Так что мы с ней и не разговаривали, когда она заехала за мальчиком, и ждала, пока тот поест. И слушала его восторженные рассказы про Ромашку.

– А Мишка такой плут! – добавлял он с плутовской улыбкой.

Жена глянула на меня. Мы тоже друг другу улыбнулись. Она забрала мальчика и он на прощание меня обнял.

– Приезжай каждую пятницу, – сказал он.

– Зачем? – сказал я машинально, и спохватился, но оправдываться и извиняться было уже поздно.

– Я обязательно буду приезжать, – сказал я.

Он простил меня очень быстро. Не разнимая рук, сказал:

– За пакетом для Ромашки.

Я стал приезжать к ним каждую пятницу за пакетом для Ромашки. Он называл это «собакины кости» и я не смог объяснить ему разницы. Полтора года каждую неделю, я появлялся, чтобы поговорить с мальчиком и рассказать ему про Ромашку.

– Вчера она крутилась вокруг меня, будто тебя ждала, – говорил я.

– На этой неделе Мишка был не в настроении, – говорил я.

– Собаки ждут не дождутся, когда потеплеет, – говорил я.

– Ромашка подлечила ногу и теперь даже и не хромает, – говорил я.

– Мишка поймал крысу, а Ромашка ее отпустила, – говорил я.

– Ромашка съела все, что ты ей передал, и облизнулась, – говорил я.

Мальчик слушал с восторгом.

Я не решился сказать сыну, что Ромашка умерла спустя неделю после того, как мать забрала его от меня.

Полтора года я сочинял истории про Ромашку и Мишку, – тот хоть и загрустил после смерти подруги, но жил, – расцвечивая их самыми небывалыми подробностями. Ромашка и Мишка спасали бассейн «Динамо» от воров и дружили с белочками, клали мне лапы на руку и и передавали привет мальчику. Весной он хотел пойти на «Динамо», чтобы повидать Ромашку, но я его отговорил, сказав, что там нет горячей воды. Летом сказал, что ее вообще спустили и Ромашка уехала поэтому в деревню, сторожить овец.

Следующей зимой я еще что-то придумал.

За два года мальчишка стал отличным пловцом и вытянулся. Он спокойно встретил известие о том, что Деда Мороза не существует и это родители положили под елку тот настольный хоккей. И что вставать рано утром придется из-за тренировок – тоже. Это ему пригодится, знал я, даже в его шесть-то лет.

А мне уже за тридцать, и я каждое утро, – в пять часов, – поднимаюсь, чтобы пройти через пустой парк, и толкнуть крутящиеся ворота бассейна «Динамо». Откуда-то из-под дерева во дворе ко мне бросается желтое пятно – это Мишка, которому я скармливаю «пакеты для Ромашки», приветствует меня, – и я, почесав пса за ухом, поднимаюсь по ступенькам ко входу. Иногда мне чудится, что у двери на полу что-то темнеет

Но это всего лишь тень дерева.

ДАВАЙ ПОКРАСИМ ПУШКИНА

– Заладили, Пушкин, Пушкин, Пушкин, Пушкин… Да пошел он на хуй, этот ваш Пушкин!

– Точно!

– Сколько себя помню, все меня тычут этим Пушкиным сраным.

– Верно!

– Пушкин то, Пушкин се, управдом краны чинить отказывается, потому что денег нет, просишь починить по-хорошему, а он тебе, Пушкин что ли денег даст, в дверь куда-то войдешь без стука, а тебе – Пушкин стучать будет…

– Верно!

– Да меня еще в школе задолбали Пушкиным! Господи, эта училка сраная, ну, по-русскому, она меня затрахала в свое время им, вечно она приговаривала, что Пушкин это наше все… какое «наше»? Это ИХ все!

– Кого их? Училки по-русскому?

– Русских, кретин!

– А, понятно!

– Понятно ему! Эти блядь русские затрахали всех своим Пушкиным, хотя он вовсе не был русским.

– А кем он был?

– Ты что, совсем тупой?

– У нас не было уроков русского языка и литературы, я же младше тебя, это у вас они были. С каких хренов я должен Сам что-то читать об этом Пушкине сраном?

– Ладно, рассказываю. Пушкин был негр.

– Настоящий?

– Стопроцентный. Как мы с тобой румыны, так и он негр.

– Значит, настоящий негр.

– Стопроцентный, я тебе говорю. Они его с дерева сняли.

– А кто же за него писал эти…

– Стихи? Да у него говно, а не стихи. Конек блядь Горбунек, про деда еще какого-то с длинной бородой, про дядю еще, про то, как этот негр кого-то встретил и у него все из башки вылетело, еще хрень какая-то. Руские говорят, будто бы он великий поэт, а он говно, и никому, кроме самих русских, на хуй не нужен! Но, почему-то, его сраный памятник у нас в румынском городе Кишиневе, а не у них, в их сраной Москве.

– Разве в Москве нет памятника Пушкину?

– Ты его там видел?

– Нет. Но мы строили дом в Бутово, а там я вообще памятников не видел.

– Ну так в Москве и нет памятников!

– Ни одного?!

– Ты хоть один видел?

– Нет, но я же жил в Бутово!

– Ты жил в строительном блядь вагончике, куда тебя, кстати, посадили русские.

– Точно! Ну то есть как… наш прораб, ну, который кинул нас с деньгами, он был молдаванин.

– Он им только назвался. А на самом деле был русский.

– Он говорил по-румынски.

– Значит, выучил по-скорому. Вот видишь на что только не пойдет русский, чтобы кинуть молдаван!

– Точно… ты открыл мне глаза…

– Ни одного памятника на всю Москву, говорю тебе. Это же блядь народ дикарей.