Автопортрет: Роман моей жизни

Та среда, в которой мне приходилось существовать до того – крестьяне, солдаты, рабочие, учителя и прочие мелкие служащие, – хотя там разные люди попадались, а в целом была умнее, честнее и нравственней.

Обыкновенный экзистенциалист

Недалеко от аэропорта «Шереметьево» есть одноименный поселок. Там когда-то были скромные одноэтажные дачи, принадлежавшие «Литературной газете» и выделявшиеся ее сотрудникам во временное пользование. На одной из этих дач в начале шестидесятых годов жили Световы. Их соседями были Булат Окуджава и его первая жена Галя, поэт Владимир Корнилов с женой – тоже Галей, Бенедикт Сарнов с женой Славой (полное имя), Инна Борисова, тогда известный, уважаемый критик, темноволосая, с большими серыми глазами. В нее, красивую, талантливую и умную, влюблялись многие тогдашние молодые и не очень молодые писатели: Борис Балтер, назвавший Инкой героиню своей повести «До свидания, мальчики», Владимир Максимов. Влюбившись, ухаживал за ней и я. В порядке ухаживания возил ее вместе с кошкой на мотоцикле в Москву и обратно.

Я был еще практически неизвестен широкой публике, но узким кругом обитателей Шереметьевки был достаточно высоко оценен, считался талантливым, но необразованным и неинтеллектуальным. Про меня говорили, что я пишу животом, то есть практически природным талантом без участия головы, и я носителям такого мнения немного подыгрывал. Галя Корнилова, кандидат наук, специалист по французской литературе, считалась, наоборот, очень образованной и интеллектуальной. Как-то на лыжной прогулке она стала мне рассказывать, что пишет работу об одном французском писателе румынского происхождения…

– Об Ионеско? – спросил я.

Она удивилась:

– Ты знаешь, кто такой Эжен Ионеско?

– Конечно. «Носороги», «Лысая певица», «Куда его вынести».

И я стал ей пересказывать содержание названных вещей.

Галя была потрясена моей эрудицией и переменила свое мнение обо мне как о малообразованном человеке. Дело в том, что к тому времени Ионеско в Советском Союзе был запрещенным и непечатаемым писателем, и это имя знали очень немногие, в числе которых оказался и я. Я, естественно, скрыл от нее, что источником моих знаний о французском классике была большая передача Би-би-си, которую я слышал за несколько дней до нашего разговора. Передача произвела на меня впечатление, хотя Ионеско должен был быть мне чужд. Я стремился к реалистическому изображению абсурда жизни «как она есть», а направление, избранное Ионеско, было совсем другим. Но он мне понравился в пересказе и потом еще больше после прочтения. В отличие, например, от Беккета, чью знаменитую пьесу «В ожидании Годо» я несколько раз мучил, до конца не прочел и в театре смотрел без интереса. После разговора об Ионеско Галя настолько изменила свое мнение обо мне и моей эрудиции, что уже не удивилась, когда через некоторое время я после встречи с Жаном-Полем Сартром на ее вопрос, что он собой представляет, пожал плечами:

– Обыкновенный экзистенциалист.

Знакомства и разговоры

Муж Гали Володя Корнилов был автором стихотворения, которое я прочел еще до личного знакомства с ним в «Дне поэзии» 1956 года и запомнил:

Взвод устал в походе,
Взвод от пота взмок.
А святой колодец
Заперт на замок.
Сжав ремень винтовки,
Я, кляня судьбу,
Смятые рублевки
Протянул попу.
– Ты святую воду
Продаешь, так вот,
Дай напиться взводу,
Пить желает взвод.
Отпер поп колодец,
Денег он не взял.
– Пейте, полководец, —
Вежливо сказал.
И платочком вытер
Капельки со лба.
Может, я обидел
Этого попа?

Потом я прочел поэму «Шофер» в вышедшем под редакцией Константина Паустовского знаменитом тогда и скандальном сборнике «Тарусские страницы». В Шереметьеве с Корниловым познакомились лично, проявили взаимный интерес – я к его стихам, а он к моей прозе. Кроме того, оба увлекались шахматами. Все это расположило нас друг к другу и привело к дружбе. Но тогда я больше дружил с Булатом, который получил здесь дачу, потому что заведовал в «Литературке» отделом поэзии. Здесь у нас случались долгие и откровенные разговоры.