Автопортрет: Роман моей жизни

Я с ней согласился, но, как показала жизнь, у меня было больше шансов стать неплохим профессором, чем хорошим столяром.

— Тем более, — сказал отец, — что в ремесленном училище тоже преподают русский язык, физику. Но что очень важно, там ты какникак будешь получать трехразовое питание и семьсот граммов хлеба.

Предложение, хотя и неожиданное, протеста во мне не вызвало. Мне очень нравилась форма, которую носили ученики ремесленных училищ: темносиняя шинель с голубыми кантами и буквы «РУ» в петлице. Это было почти как у Гайдара в его «Школе». Там герой Борька Гориков тоже носил шинель, только у него в петлицах было на одну букву больше: «АРУ», то есть Арзамасское реальное училище.

Форма маме тоже нравилась. Ей больше, правда, нравилась форма офицерская, особенно летная или военноморская, но на такую мне пока что рассчитывать не приходилось.

Весь вечер мы говорили о пользе физического труда. Отец говорил, что делать чтото своими руками вообще очень полезно не только в физическом, но и в нравственном отношении.

— Ты не должен думать, что ктото будет гнуть на тебя спину, а ты будешь расти белоручкой. Физический труд облагораживает человека. Кроме всего, может случиться так, что ты попадешь в трудные жизненные условия, и ты должен уметь выжить.

Он опять привел мне в пример Толстого, пахавшего землю, и Горького, который в детстве ушел в люди.

Я все это выслушал с пониманием. Правда, землю примерно в толстовском объеме я уже пахал, но до Горького мне было еще далековато.

РУ 8

Осенью я поступил учиться на столяра-краснодеревщика.

Когда я поступил, мне, как я и ожидал, выдали красивую синюю суконную шинель с буквами «РУ8» (до того я ходил в телогрейке), а еще подшинельник (то есть ту же телогрейку, но без рукавов) для ношения, как дополнительный утеплитель под шинелью. Ремесленное училище находилось далеко, на шестом поселке. Чтобы попасть вовремя, я выходил в полшестого утра, шел минут двадцать к трамваю, затем ждал его, как все, неопределенное время, а потом ехал, если удавалось проникнуть внутрь или уцепиться снаружи. То или другое обычно удавалось. Трамвай был битком набит внутри и снаружи людьми обвешан, как новогодняя елка игрушками. Пассажиры висели на подножках, на окнах, на буферах между вагонами, на заднем буфере, а некоторые ухитрялись даже на переднем. Возвращался я иногда поздно. Надо было идти через небольшой парк. Однажды из-за дерева вышли двое: «Пацан, снимай шинель». И я заплакал. Шинель была чуть ли не единственная моя ценность. Еще была шапка, которую у меня украли. Когда я заплакал, один сказал: «Ладно, оставь его». Второй начал бурчать: «То этого ты жалеешь, то другого…» Но все-таки они меня отпустили. Так я остался в шинели.

Это было особенное время — послевоенная разруха: весь город в руинах и голод. В ремесленном училище нас три раза в день кормили и давали 700 граммов пайку, и все равно я постоянно был голоден. А некоторые в то время голодали понастоящему. Как я во время войны в Куйбышевской области видел людей тощих и опухших, так видел их и в 46 м году. Это страшное зрелище, особенно опухшие: когда кожа прозрачная, а под ней — какието синие чернила.

Самые сытые из нас были — деревенские, к которым городские относились с большим презрением и называли их рохлами и сазанами. Еще у нас учились детдомовцы, всегда голодные. Поэтому воровали друг у друга пайки хлеба. Во время завтрака и обеда обычно присутствовал ктонибудь из начальства, тогда вели себя неплохо, а вечером уже никого не было. Бывало, официантка несет на подносе тарелки, многие кидаются, хватают по две порции, а Кому-то не достается ни одной. Это называлось «на хапок».

Моя мама через знакомую аптекаршу доставала рыбий жир. От него детей обычно воротит, а тогда казалось, что ничего вкуснее не бывает. Мы макали в него хлеб и с удовольствием ели.

Мне хлеба не хватало еще и потому, что я начал курить. Вообщето я начинал три раза. Первый раз в шесть лет, но быстро бросил. Второй раз — когда работал в совхозе и ездил на лошади. А тут в 14 лет начал — и сорок с лишним лет курил. А где взять деньги? Надо продать пайку хлеба. Обычно утреннюю, 200 граммов. Не съедаешь ее, хотя хочется, несешь на рынок, продаешь и покупаешь стакан самосада.

Два года я проучился на столяра и очень жалел, что выбрал именно эту профессию. Даже как-то освоив столярное дело, я его не полюбил. Я человек хаотичный, а работа столяра требует исключительных аккуратности и педантизма, которые мне совершенно не свойственны.

Считалось, что училище дает семилетнее образование, хотя на самом деле никакого образования оно не давало.