Автопортрет с двумя килограммами золота

С норковой шубой на руке я шел по пассажу — вероятно, я похож был на воришку, которому удалось что-то свистнуть с возу, — и возле одной из витрин увидел поэта Ежи Клота, бедно одетого, действительно бедного, без двух килограммов золота в потертой военной шинели. Я встречал его время от времени, случайно на улице, мы едва здоровались, и каждый шел в свою сторону. Один польский поэт еще мог проскользнуть незамеченный, но два привлекли бы внимание украинских националистов, которые бегали по городу, шмыгая носом и вынюхивая. Мне не раз приходило в голову, что уж кто-кто, а Ежи Клот, наверное, занимается такими делами, которые ничего общего не имеют с торговлей, источниками и ударами. Мне часто хотелось подойти к нему и сказать: «Наверное, ты что-то делаешь, наверное, тебе нужны деньги. Я ввязался в торговлю, но торгую не для себя, я торгую, чтобы помочь людям. Сколько тебе нужно для движения и сколько тебе лично?» Так я думал, но не подходил, не спрашивал сколько нужно. У Клота было такое лицо, что я не мог на это решиться. Он начисто был лишен привлекательности, а, по-моему, наш порок как нации прежде всего в отсутствии привлекательности. Наблюдая друг за другом исподлобья, мы и на этот раз разошлись в разные стороны, не сказав ни слова.

Человека, с которым мне предстояло встретиться в три часа, звали Анджей Беднаж.

На следующий день после нападения Гитлера на Советский Союз и после уже описанного мною возвращения из деревни, в жаркий полдень мы с Анджеем вдвоем встретились на окраине города. Последняя трамвайная остановка была позади нас, метрах в двухстах. Перед нами раскинулся луг, паслись две коровы под наблюдением маленького пастушка, шумел ручеек.

— Ты брел по дорогам, был в деревне, сейчас возвращаешься, видел ты части Красной Армии? — спрашивал Анджей Беднаж.

— Да.

— Ты слышал крики в лесу?

— Кричали, как на митинге.

— Потом отряды выходили из лесу, выезжали танки?

— Да.

— И что?

— Не понимаю.

— Мне надо знать, — продолжал Анджей, — чувствовалась ли паника в их рядах?

— Ни малейшей, честное слово!

— Был порядок?

— Полный.

— Только это мне и важно. Потому что в городе, в учреждениях, в клубах, в союзе — балаган. Но решают дело не магистраты и не клубы, а только армия. Ты меня успокоил. У нас в клубе хаос, Десняка нет, Кондра совершенно потерял голову. В десять он говорит одно, в одиннадцать — другое, а в двенадцать — третье. То приказывает: «Идите на Пшемышляны». То приказ отменяет: «Кто говорил о Пшемышлянах, сидите здесь!» И так все время.

После этого разговора мы оба решили остаться в городе, пока удастся. Но уже во второй половине дня мы пошли на восток.

Мы с Анджеем условились, что двинемся вместе в семь часов вечера. До самого последнего времени у меня никогда в жизни не было часов, поэтому первый раз я пришел в условленное место намного раньше, а во второй на несколько минут опоздал и упустил Анджея. Он ушел на восток. Потом я узнал от людей, вернувшихся из Киева, что они его там видели. Война разбушевалась вовсю, но на тысячи километров дальше, на востоке, именно там, где должен был находиться Анджей. Вдруг два дня назад на улице подо мной словно земля разверзлась: Анджей. «Вот это номер!» — думал я потом. Блеск моих двух килограммов золота совершенно для меня померк.

В жизни Анджея вообще было много удивительных событий. Он был старше меня лет на пять. Когда я поступил в Варшавский университет, он уже считался среди молодежи личностью весьма выдающейся, знаменитостью. Родом он был из предместий.