Автопортрет с устрицей в кармане

– Именно. Так когда?

– Кажется, без четверти двенадцать.

– Значит, – подытожил инспектор, – даже если они подтвердят, что видели вас на берегу, у вас были все возможности оказаться здесь к моменту происшествия. Спасибо, это все, что меня интересовало. Не видели ли вы мисс Робертсон? Мне хотелось кое-что у нее уточнить.

– Она в саду, – сказала Джейн.

– Спасибо, мисс Праути.

– Какой вежливый человек, – сказал Роджер, провожая его взглядом. – Интересно, чем его можно вывести из себя.

– Я бы очень просила тебя не пробовать, – сказала Джейн. – Зачем ты ему соврал?

– Этого не планируешь, – отозвался Роджер. – Штука в том, что обычно все происходит само собой. Я ехал в поезде с одним джентльменом, и мы немного повздорили из-за его оригинальности. Ему не нравились мои восторги насчет итальянского искусства. «Вы словно хотите всучить мне его подороже», – так он сказал. Как я понял, его раздражало, что о чем ни заходила речь, я находил, что в сходной ситуации уже бывал кто-либо из итальянских художников. Я пытался быть вежливым, но когда представляешь нагую истину, это трудно. Он принялся рассказывать длинную историю из своей жизни, уверенный, что уж это-то вне всякого сравнения; кажется, кое-что он присочинил, но тут у меня нет доказательств. Когда он уже дал надлежащую развязку всем сюжетным линиям, наказал порок и удачно выдал замуж добродетель, а в его лице читалось торжество, я кротко объяснил ему, что все это происходило с одним выдающимся художником и двумя второстепенными, и дал прочесть мои выписки по этому поводу, чтобы у него не оставалось сомнений. Неудивительно, что он невзлюбил мою записную книжку, как будто она чем-то виновата. Потом он залил ее красным вином – «Пантеллерийский изюм», кажется, оно называлось, и он уверял, что это вышло из-за качки в поезде – да, он толкнул и вылил на нее весь этот «жидкий янтарь с ярким ароматом сухофруктов», как пишут в рекламных буклетах, который «так хорошо идет с голубыми сырами, чья благородная плесень» и так далее. Я, конечно, сразу подскочил и попытался спасти ее, но этот проклятый янтарь с плесенью на удивление въедлив, и большую часть того, что там написано, теперь не прочтешь. Даже не знаю, что я буду делать. Без нее я ни одной истории не помню до конца.

– Роджер, мне очень жаль, – сказала Джейн. – Это ужасно.

– Да, спасибо, – рассеянно ответил Роджер. – А все из-за того, что люди носятся с собой, словно с какой-то ценностью, и готовы восхвалять любую глупость, лишь бы им довелось играть в ней заметную роль. Когда я ездил по Италии, мне пришлось однажды занять номер без зеркала. Зато там висела репродукция Персея и Андромеды под стеклом, и я каждый день перед ней брился. Мне казалось, это прекрасный выход из положения, ведь так можно не только прилично выглядеть, но еще и без спешки разглядеть важные подробности. Однако дня через три я начал замечать, что стараюсь дышать потише, лишь бы не сдуть деревню, надетую на холм набекрень – там ведь простые люди, о которых тоже надо позаботиться, – а еще дня через два – что я мог бы уладить это дело быстрее, чем Персей, а может и лучше, и что эти люди с музыкальными инструментами, которые загромождают передний план, могли бы сыграть что-нибудь на мой вкус, я ведь не последний человек на этих берегах. Конечно, я выпутался из этой истории, но мне это стоило определенных усилий.

– Ты бы мог попросить зеркало, – предположила Джейн.

– Я так и сделал, – откликнулся Роджер. – Я сказал хозяйке, а она повела меня на кухню, показала на стену и принялась уверять, насколько я ее понял, что вот здесь ей являлся дедушка ее мужа, размером чуть меньше обычного, прямо поверх блюда с могилой Вергилия, так что в конце концов я оставил эту затею. У людей трудности с моим итальянским. Да, вот что бывает, когда останавливаешься где попало.

– Где же она может быть, – пробормотала Джейн.

– Один знаменитый итальянский живописец, – продолжал Роджер, – тот самый, у которого полон дом был барсуков, соек, черепах и карликовых кур, так что он жил среди них, словно Ной, который собрал всех и никуда не едет, – так вот, когда он расписывал монастырь бенедиктинцев, ему подарили почти новую накидку, желтую с черной тесьмой, в то время как он писал историю о пяти хлебах и двух рыбах, и он поставил зеркало и написал себя в этой накидке среди тех, кто ест хлеб, и еще раз в очереди за рыбой, да еще и кого-то из своих барсуков туда примостил, а бенедиктинцы решили, что он состязается с Господом нашим, умножая вещи, которым вполне хватило бы их природного числа; от этого произошли всякие неприятности. Простодушие не всегда похвально.

– Именно так, я совершенно в этом уверена, – произнесла мисс Робертсон, входя из сада. Инспектор шел за нею. Она остановилась возле картин Эмилии, все еще стоявших у стены. – Это ее последняя работа, – сказала она с печальным и плавным движением руки. – Она писала ее здесь дня три назад. Сколько было надежд, сколько радости от труда. Можно мне взять ее? – обратилась она ко всем присутствующим. – Мне хотелось бы, чтобы что-то в моей комнате…