Автора!

Я был ее первым мужчиной, и чувство единоличного собственника было потрясающим! Мне казалось, что эта женщина родилась только для меня. Я владел ею безраздельно и себя в то время тоже делить не хотел. Просто мужчина, который сходит с ума по земной женщине, прогнав соперницу — Музу. Мне было безумно хорошо, и мне было безумно плохо. Короче, я любил.

Кончилось все тем, чем и должно было кончиться, когда люди теряют всякую осторожность. Она забеременела. Нет, я ее не разлюбил, просто испугался. И не того, что буду отцом, а того, что вся моя жизнь тем и закончится: женитьба, пеленки, молочная кухня, коклюши и ветрянки, работа в какой-нибудь газете, вечная нехватка денег, тоскующие глаза жены. Словом, обычные мужские страхи в такой момент. Я, всегда считавший себя личностью, человеком весьма оригинальным и имеющим на все свой собственный взгляд, здесь вошел, не задумываясь, в плотную шеренгу таких же лиц такого же пола и почувствовал вдруг, как со всех сторон меня подпирают чужие плечи. Мое мнение совпадало с мнением других: так рано жениться нельзя. Нам обоим еще нет и двадцати!

Жалею ли я сейчас, когда прошло тринадцать лет? Какое может быть сожаление о поступке, который был тогда так естественен? Короче, я взбесился, потерял над собой контроль и стал на нее кричать. Дело было в общежитии, в Любиной комнате, откуда я выгнал на пару часов ее соседку, чтобы вправить любимой мозги. Слова вылетали из меня бесконтрольно и как бы сами по себе:

— Дура, идиотка! Я тебе говорил, чтобы ты предохранялась, говорил?!

— Я не умею, — плакала Люба. — У меня не получилось.

— Ты что, не могла сделать то, что все нормальные бабы делают? И что теперь?

— Хватит рыдать! Короче так: это не надо ни мне, ни тебе, поняла? Да на кой черт: пеленки, распашонки, папа-мама. Нам обоим двадцати еще нет! Ты сегодня же быстренько выясни, где можно сделать аборт. И не тяни.

— Где выяснить? — всхлипнула она.

— Ну спроси у своих подружек. У этой, как там ее, Гали, Вали… Рыжая такая. У нее на лице написано, что делала.

— Валечка хорошая…

— Что?! Все вы хорошие! Ты спроси, а потом узнаешь, кто из нас прав. Завтра я приду с деньгами, мне дали гонорар за одну работенку, так что не переживай.

Тут я вспомнил о том, что у меня есть деньги и немного успокоился. Мне уже стало жаль, что накричал на Любу, все-таки делать аборт ей. И захотелось ее обнять и успокоить. Остальное помню до мельчайших деталей, так все это было больно. Подошел, положил руку на ее плечо:

— Люба, ну, Люба. Все, все. Говорю тебе, все…

— Почему же так, Паша?

— Не знаю. Я любил тебя. И, похоже, никогда со мной такого больше не случится. С тобой у меня было все. Знаешь, эти дни, часы, минуты, это такое… Я благодарен тебе безумно, потому что не знал, как об этом писать. Что такое писатель, не ведающий любви? Все равно, что половина человека. Теперь я понял, что это упоение, быть может, даже счастье, но это коротко, с этим и ради этого нельзя прожить жизнь. Ты понимаешь?

— Значит, ты меня бросаешь?

— Люба, если я с тобой останусь, то больше ничего уже не напишу. Когда я с тобой, я в людях недостатков не вижу, такие они добрые, милые, хорошие, всем хочется верить и всех любить. Это чувство слепого щенка, которому остается в жизни только одна задача — утонуть, когда его потащит к реке хозяин. Я за тобой не вижу ничего, и как жить? Как с этим жить, а главное, зачем жить?

— Ты дурак, Паша, — сквозь слезы сказала она. — Господи! Какой же ты дурак!

— Сама дура, — разозлился я и решил уйти немедленно, потому что она не поняла ничего. И меня не поняла. — Значит, завтра, — добавил я и хлопнул дверью.

…Когда пришел на следующий день, она сидела на кровати бледная, как полотно, страшно было смотреть. Подле суетились две подруги.

— Господи, что? — Я вдруг задрожал, девушки переглянулись и вышли. Она прошептала:

— Знаешь, Паша, я ужасно боюсь врачей, мне Валя посоветовала горчичники на придатки, и я вчера…

— Вот идиотка! И как?

— Вроде, началось…

— Значит, все? — обрадовался я.

— Наверное.

— Ну и хорошо! Я же тебе говорил, что у подружек надо спрашивать. Видишь, и идти никуда не надо.

— Да, не надо. — Она согласилась, но как-то вяло.

— Тебе что, плохо? — Да так…

— Может, я пойду, а ты полежишь?

— Паша!

— Да?

— Ты иди, Паша. Я все поняла. Мы лучше сейчас расстанемся. Чем ты всю жизнь будешь меня мучить. Иди.

— А завтра?

— Нет. Это будет все.

— Ну, как знаешь. Скоро сессия, потом лето, я уезжаю в стройотряд. Поедешь?

— Нет, наверное.

— Тогда до осени?

Сам не понял, чего тяну. Она меня отпускает! Беги, глупец! А вместо этого "так до осени?".

— До осени, — грустно сказала она.